Глава 8

Ты – женщина, ты книга между книг,
Ты – свернутый, запечатленный свиток,
В его строках и дум, и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты – женщина, ты – ведьмовской напиток,
Он жжет огнем, едва в уста проник,
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
В.Брюсов

Из зеркала на Альву смотрел незнакомец. У незнакомца были неспокойные кошачьи глаза, которые ни один даже самый отчаянный льстец не сравнил бы с изумрудом. Не хватало им безмятежной глубины, чистоты и прозрачности драгоценного камня. На дне этих глаз притаилась горечь, как кофейная гуща на дне чашки. Губы печально поджаты, так что в уголках рта залегли морщинки. Видно, незнакомец не слишком часто улыбался в последнее время, да и размышлял все больше о невеселых вещах. Волосы, прежде цвета пламени, отдавали банальной медью. Все верно – незнакомец красил волосы, чего кавалер Ахайре не делал никогда. Но хуже всего шрамы, избороздившие правую щеку, висок, шею... словно бы морские волны застыли, скованные морозом, если вообще возможно вообразить такой мороз, при котором замерзает море... словно бы плуг пьяного пахаря перепахал половину лица. Под высоким воротом рубашки не видно, что они продолжаются до ключицы, почти до плеча. Он больше не носит серьги, этот незнакомец, чтобы не привлекать внимания к изуродованной мочке правого уха. То ли шрамы виноваты, то ли суровый взгляд, то ли обветренная загорелая кожа, но незнакомец выглядит старше Альвы лет на пять.

Этот незнакомец – он сам.

Сегодня кавалеру Ахайре исполнилось тридцать.

В Криде любят праздники, но дни рождения отмечать там не принято. Только совершеннолетие празднуется весело и пышно, чтобы все вокруг знали: вчерашний мальчик или девочка стали взрослыми, с правом пить вино и заниматься сексом. Конечно, прав намного больше, но именно эти два интересуют четырнадцатилетних больше всего. И нередко новоиспеченный гражданин напивается до поросячьего визга прямо на празднике или в самом разгаре исчезает под ручку с одним из гостей, чтобы немедленно разыскать кровать и не вылезать оттуда неделю. Альва усмехнулся одними губами, вспомнив, как сбежал со своего праздника вместе с Миртл, худенькой сероглазой брюнеткой Миртл, которой исполнилось четырнадцать месяц назад... как одуряюще пахла трава на лугу, примятая нетерпеливой их страстью... Она была его первой любовью, быстрой и яркой, как падающая звезда. Три летних месяца, и они расстались, разъехались, сначала еще писали друг другу письма, потом перестали.

В тот день в него влюбилась взрослая леди из соседнего поместья, Лэй, которой он отказал через три месяца, в которую влюбился через три года, которую будет любить и уважать всю жизнь.

«Ностальгия по ушедшей юности? Стареешь, приятель!»

В Криде празднуют знаменательные даты, национальные торжества, личные свершения, даже самые незначительные, и прочие события, в которых есть хотя бы доля твоих собственных заслуг. Может быть, тридцатый день рождения стоит того, чтобы его отметить. Есть немалая личная заслуга в том, что он все еще жив. Не только его, конечно. Кавалер Ахайре невольно скосил глаза на полуоткрытую дверь тесной храмовой спаленки и долго не мог отвести взгляд.

Они уснули в объятиях друг друга, истомленные страстью, не укрытые ничем, кроме своих длинных распущенных волос. Бедро к бедру, колено к колену, и серебряная голова уютно лежит на выпуклой мускулистой груди, и смуглая рука по-хозяйски охватывает тонкую талию.

Прежде он редко видел своих любовников спящими – просто потому, что сам предавался сну охотнее и дольше, чем они. Но с некоторых пор кавалера Ахайре стала мучить бессонница. И не одну ночь он провел на подоконнике или в кресле, с бокалом вина, а то и с целой бутылкой, глядя на безупречные линии смуглого тела степняка и белоснежного тела эльфа. Они часто теперь засыпали в обнимку, бурный секс тому виной или узкие кровати постоялых дворов...

В былые годы, в той, другой жизни, когда кавалер Ахайре был беспечным аристократом, ценителем прекрасного, ему принадлежала самая большая в Трианессе коллекция эротической живописи. Но с тем, что он видел сейчас, не сравнилось бы ни одно, даже самое изысканное полотно из его коллекции. Какой художник мог бы передать все это? Шелк волос, атлас кожи, бисеринки пота, соболиный мех бровей, кружево ресниц, жемчуг зубов между губ, соблазнительно полуоткрытых, влажно блестящих; ровное дыхание, как шепот волн ночною порой; изгибы сплетенных тел, нечеловечески прекрасных. Они и не были людьми, эти двое, с горечью напомнил себе Альва. Эльф и оборотень-пантера: сильные, быстрые, равно неутомимые в бою и в постели. Вечно юные, совершенные и бессмертные. А он смертен; уже не юн. И уже не красив.

Как давно вид обнаженных любовников стал будить в нем не фривольные мысли, а томительное сожаление, горечь и душевную боль? Как давно он перестал радоваться сближению Итильдина и Кинтаро и начал чувствовать себя лишним? Альва тяжело вздохнул, набросил платок на лицо незнакомца и уткнулся лбом в скрещенные руки.

Как глупо – пережить нападение оборотней и пострадать от огня. Шрамы от когтей смотрелись бы благороднее, думал он иногда, а потом смеялся над собственной наивностью. Иногда он думал о том, чтобы подставить руку под клыки пантеры, в которую обращался Кинтаро. Но это был бы слишком радикальный метод. Как гильотина от головной боли. Сколько у него шансов пережить метаморфозу? Разумнее испробовать сначала медицину и магию. Но мысль о метаморфозе обладала странной, извращенной притягательностью – как мысль о земле, раскинувшейся за парапетом высокой башни.

Альва содрогнулся. Вот только мыслей о самоубийстве ему не хватало! Он опустил пальцы в чашу для омовения, стоявшую перед зеркалом, и смочил пылающий лоб. Похоже, опять начинается лихорадка. Сувенир из жаркого дождливого Джинджарата.

При других обстоятельствах он мог бы полюбить эту величественную древнюю страну. Но не теперь, когда каждое воспоминание о ней отравлено болью. Прежде он легко забывал все неприятное, что с ним случалось. Как сон, пролетели терзания несчастной любви, дни энкинского плена развеялись, как туман, и даже лицо восемнадцатилетнего степняка, первого человека, убитого им в поединке, поблекло в памяти. Но кровавую ночь в джунглях он не смог забыть, как ни старался. Вот оно, напоминание, только взгляни в зеркало. Впрочем, и в зеркало глядеть необязательно. Попробуй улыбнуться, подмигнуть – и лицо тотчас же неприятно стягивает.

Огонь – жестокий любовник, и следы его поцелуев не заживают так просто. Огонь заклеймил его на всю жизнь.

Только утратив что-то, можно понять его ценность. Кавалер Ахайре никогда раньше не ценил свою красоту. Быть красивым, изящным, соблазнительным – так же естественно и просто, как дышать. О нет, он не стал уродливым. Парадоксально, но факт: к нему стали раз в десять чаще приставать на улицах и в тавернах. Тот, кто раньше глазел издали, не решаясь подойти, теперь бесцеремонно хлопал по плечу, приглашал выпить, а то и прямиком в постель. И во взглядах, обращенных на него, больше не было изумленного восхищения, с которым смотрят на предметы искусства, на нечто прекрасное, но недосягаемое. Теперь в них была похоть. Шрамы не лишили его привлекательности, они сделали его доступным. Один так прямо и сказал: «Уж тебе-то не к лицу быть разборчивым!» Альва помнил, как быстр теперь на расправу Кинтаро, на расправу в прямом и переносном смысле, поэтому он сначала пнул его под столом ногой, а потом уже дал хаму в морду. За время, проведенное в Уджаи, он неплохо освоил кулачный бой. Чуть не каждый день тренировался с Кинтаро, чтобы вернуть подвижность обожженным кистям рук.

В Уджаи они прожили полгода. Больше, чем в любом другом месте, исключая Трианесс. И впервые они сами выстроили для себя дом – небольшую хижину неподалеку от деревни. Даже если бы гостеприимство джарцев распространялось на оборотня, Кинтаро все равно не было хода в зачарованную ограду. Жители деревни сторонились их жилища, и Альва не мог их за это винить. Он сам поначалу побаивался Кинтаро в звероформе. Итильдин бегал наперегонки с пантерой, валялся с ней в высокой траве, таская зверя за уши, а кавалер Ахайре сидел, как дурак, держась за свой амулет. Много времени прошло, прежде чем он решился дотронуться до черного блестящего меха.

Старый Дшетра приходил почти каждый день. Под его руководством степняк учился обуздывать своего зверя. Это было нелегко. Самоконтроль ослабевал во сне, от оргазма, от запаха крови, в приступе ярости, при полной луне.

Им случалось, вечером заснув со степняком, обнаружить утром в постели огромную, сонно жмурящуюся черную кошку. В первый раз у Альвы чуть не случился разрыв сердца. С тех пор он больше не снимал амулет на ночь и не ложился с Кинтаро рядом. Амулет отпугивал оборотня в звероформе; в человеческом виде Кинтаро мог смотреть на него и даже касаться, только чувствовал мурашки, как от любого серебряного предмета. Надетый на шею, амулет вполне эффективно помогал сдерживать метаморфозу, но Кинтаро гордо его отверг, предпочитая полагаться на собственные силы.

С каждой из приманок своего зверя он разобрался. Даже научился не перекидываться во время секса, вернее, научился не заниматься сексом, не перекинувшись разок туда-обратно. Только необузданную кошачью сексуальность, пробуждающуюся вместе со зверем, он не мог или не хотел обуздать. Поэтому с ним все чаще спал Итильдин – только Древний мог снести непомерную похотливость оборотня. С Альвой Кинтаро обращался так, будто он был хрупкой вещью, которую можно сломать. В каком-то смысле, так оно и было: перекинься он прямо на нем, и последствия могли быть фатальными. Да и в человеческом виде он стал грубее и горячее, чем обычно. После него Альва чувствовал себя так, будто его оттрахал целый кавалерийский полк. Вместе с конями.

Шум дождя теперь у него будет всегда ассоциироваться с сексом. Всегда.

В Арислане он ходил под кружевным зонтиком, отчасти чтобы подчеркнуть свою женскую роль, но больше – чтобы уберечь лицо. Яростное южное солнце вызывало преждевременное увядание кожи. И собственный нежно-золотистый приморский загар был ему слишком дорог. Теперь же он загорел дочерна, надеясь, что это сделает шрамы менее заметными. Так и произошло, но вместе с тем кавалер Ахайре стал выглядеть… суровее, жестче. Руки его огрубели от простой деревенской работы, плечи раздались, юношеская стройность уступила место зрелости.

Волосы на обожженном виске снова отросли, но уже седые. По сравнению со шрамами это казалось пустяком. Как только Альва добрался до цивилизации, он тут же направился к цирюльнику. Увы, подобрать такой же тон, как его природный, не удалось. Пришлось покрасить шевелюру целиком.

И конечно, он испробовал все, что предлагали лекари в Кимдиссе. Травы, притирания, мази, компрессы, массаж… Зажившие шрамы побледнели, сгладились, и только. Никак нельзя было определить, действие ли это лекарств или обычный процесс регенерации кожи.

Странствующий маг предложил ему наложить чары. «Все будут видеть вас таким, каким вы были прежде, благородный кавалер». Однако он сам не мог бы видеть результат: в зеркале чары не отражались. «Как насчет тех, кто может видеть сквозь чары? – спросил подозрительно Альва. – Маги, Древние?» «И оборотни», – добавил он про себя. «Да много ли тех Древних!» – преувеличенно бодро воскликнул маг. «Так уж случилось, что с одним из них я живу», – хотел сказать Альва, но не сказал.

В конце концов маг уговорил его наложить однодневное заклинание, на пробу, бесплатно. Не дождавшись никакой реакции от любовников, Альва рискнул спросить: «Вы ничего не замечаете?» «Брови, что ли, выщипал?» – спросил Кинтаро совершенно серьезно. Альва плюнул и больше к магу не пошел.

Оставался один рецепт – Фаннешту. Туда они и направились втроем, купив свиток одностороннего магического портала. В храме они сняли две комнаты – крошечную гостиную и спальню с двумя кроватями, узкими, как монашеское ложе. В храме было полно народу в любой сезон, и комнат получше не нашлось.

Здесь Альва обрел надежду и снова ее утратил.

Старый знакомец Альвы, златолюбивый Меда Морейли, глава Гильдии лекарей, нисколько не изменился. Все такой же сухопарый, невозмутимый и скучный. Посмотрев в лицо кавалеру Ахайре, он даже бровью не шевельнул, как раньше не высказал ни малейшего удивления, увидев у себя в кабинете Древнего на руках у смертного. Даже песня, которую он завел, была знакома до боли:

– Искусство лекарей Фаннешту не столь велико, чтобы успешно исцелять столь тяжелые повреждения... Возможно, кавалеру Ахайре стоит подождать, чтобы само время стало эффективным врачевателем…

Но Альва, памятуя их последнюю встречу, только улыбнулся и выложил на стол пригоршни две золотых монет. Вопрос был решен.

В просторной комнате, один на один с важными лекарями в белоснежных мантиях, Альве стало страшно. Он предпочел бы, чтобы с ним рядом был Динэ, ну хотя бы Кинтаро со своими примитивными шуточками, а еще лучше оба. Однако Морейли заявил, что таинство врачевания не терпит посторонних.

Альва страшился не боли, а неизвестности. И, разумеется, неудачи. Казалось бы, кто станет подвергать сомнению искусство лекарей Фаннешту, кроме склонного к вымогательству главы гильдии? Но страхи Альвы оказались не напрасны. Когда он пришел в себя после сонного отвара, лица врачей были мрачны и недружелюбны. Прежде чем он успел задать вопрос, появился Меда Морейли с мешочком золота в руках – что напугало Альву больше всего, ибо он не верил, что есть на свете сила, способная заставить главу Гильдии лекарей расстаться с деньгами.

– Я приношу свои извинения. Мы не справились с поставленной задачей, – начал он без предисловий, начисто отказавшись от своей уклончивой манеры говорить обо всех в третьем лице. – Отчасти вина за это лежит на вас, кавалер Ахайре. Вы поведали нам не все обстоятельства, при которых вас постигло столь прискорбное несчастье. Я понимаю, сказался стресс, недостаток опыта. У вас просто нет необходимой квалификации, чтобы распознать выброс магической энергии. Зато она есть у нас. Мы должны были сами определить, что это следы магического огня. К сожалению, традиционному врачеванию они не подвластны. Вам следует обратиться в Гильдию магов.

Альва был совершенно ошеломлен. Все слова по отдельности были понятны, но вместе производили впечатление полной бессмыслицы.

– Какой еще магический огонь? Это ожоги от факела, понимаете, в Джинджарате очень смолистое дерево, оно вспыхивает, как…

Морейли перебил его – мягко, по сравнению с его обычной холодной манерой речи, и что-то похожее на сочувствие прорезалось в его голосе:

– Кавалер Ахайре, я понимаю ваше замешательство. К сожалению, я не могу знать обстоятельства данного несчастного случая лучше вас. Я имею дело только с его последствиями. Но судите сами: какой факел дал бы столь обширное поражение кожных покровов, столь заметные коллоидные рубцы, практически не показывающие тенденции к заживлению на протяжении более чем полугода, устойчивые к любому симптоматическому лечению? Несмотря на то, что на лечение уже потрачены силы, время и препараты, мы решили вернуть вам все деньги, в качестве компенсации за допущенную ошибку.

«И еще потому, что лечение у магов обойдется вам на порядок дороже», – эти слова остались невысказанными.

– Но если там был магический огонь, откуда он взялся? Я сомневаюсь, чтобы амулет…

Меда Морейли отвел глаза, как будто ему было тяжело смотреть на Альву.

– Осмелюсь предположить, что вы в некотором роде... сотворили его сами. По всем признакам это больше всего напоминает спонтанную инициацию, то есть самопроизвольное пробуждение магических способностей.

– Что за чушь вы городите? – тихо и зло выговорил Альва, поднимаясь из кресла.

Кавалер Ахайре редко бывал так невежлив. Одно это показывало, как он потрясен.

– У меня в роду никогда не было магов. Это какое-то… мракобесие, приплетать магию ко всему на свете! – и он выбежал вон.

Меда Морейли нисколько не оскорбился. Он посмотрел вслед кавалеру Ахайре и вздохнул.

Магический дар во все времена казался больше проклятием, чем благословением. И мало кто из взрослых стремился его развивать. Магов предпочитали готовить с подросткового возраста, пока психика еще гибкая, а характер не сформировался. И немало учеников бросало обучение на полдороги, не вынеся отказа от привычного уклада вещей.

Альва хотел закричать прямо с порога: «Они совсем там с ума посходили, лекаришки несчастные!» Но стоило только ему увидеть обращенные к нему глаза Итильдина и Кинтаро, стоило лишь произнести мысленно «магический огонь», и барьер, выстроенный им самим в сознании, рухнул. Кавалер Ахайре вспомнил все, что было в ту страшную ночь, вместе с деталью, которая до сих пор ускользала из его памяти.

Он побледнел так, что Кинтаро молниеносно подхватил его под локоть.

– Ог-гнива н-н-не б-было, н-не было… – выговорил он онемевшими губами и разрыдался, уткнувшись в широкое плечо степняка.

Альва зажег тот злосчастный факел без огнива, без угля, без искры, без ничего, все было брошено на стоянке, где они приняли с оборотнями первый бой!

Он плакал долго, безутешно, так, как не плакал давно, разве только у ложа Кинтаро, вот-вот грозившего стать смертным. Еще вчера казалось, что не может быть ничего ужаснее того, что с ним произошло. Но теперь он был готов носить свои шрамы всю жизнь, лишь бы никогда не услышать правды.

– Хватит реветь, – сказал, наконец, Кинтаро, когда разобрался в сбивчивых объяснениях молодого кавалера. – Посмотри на это с другой стороны. Если ты станешь магом, то плевать тебе будет на всех Таргаев, вместе взятых.

– М-мне б-будет вообще на все плевать, и на секс в том числе, – сказал вредным голосом Альва, но реветь перестал.

Итильдин подал ему платок, посмотрел спокойным ласковым взором.

– Целомудрие для магов – добровольный выбор, эрве мисте. И ты необязательно станешь магом. Это мог быть разовый выплеск или ограниченная магическая способность, как у меня – пророческие видения.

– Уж лучше бы видения, – буркнул Альва.

– Я видел гибель моих предков, когда мне было двадцать лет от роду. Я видел, как льется кровь, слышал их крики. Поначалу видения не разбирают прошлого и будущего. Годы прошли, прежде чем я научился вспоминать об этом без содрогания. Я видел смерть Миэ, хотя не знаю, когда она произойдет – через год или тысячу лет. Ты все еще думаешь, что видения лучше?

– Прости, – сказал Альва и закрыл лицо руками.

Кинтаро ногой пододвинул стул, сел и усадил Альву к себе на колени.

– Слушай, рыженький, – начал он проникновенно. – Плюнь ты на все. Поехали отсюда. В степь, или куда захочешь. Дались тебе эти шрамы. В степи ты ими хвастаться будешь. Да и кому какое дело вообще?

– Мне, – Альва тяжело вздохнул. – У меня нет ничего, кроме моей красоты. Ни силы, ни умения драться, ни... – он скривился, но все-таки закончил, – ...ни особого ума. Только это.

Он чуть наклонил голову, чтобы кудри закрыли пол-лица, взялся за ворот рубашки и принялся его расстегивать. Медленно, пуговку за пуговкой, обнажая плечо, оставшееся гладким, потом грудь и живот. На несколько секунд оба – и Итильдин, и Кинтаро – забыли, что хотели сказать, ловя взглядом каждое его движение.

Кавалер Ахайре откинул волосы, чтобы стали видны шрамы, и чары тут же развеялись. Контраст был слишком велик.

– Я хочу вернуть свое лицо.

Кинтаро посмотрел на Итильдина, безмолвно прося о помощи. Но эльф ответил ему печальным взглядом и еле заметно покачал головой.

На следующий день кавалер Ахайре встретился с атторне Гильдии магов – кем-то вроде секретаря, регулирующего контакты магов с остальным миром. Не то чтобы магам был нужен советник. Просто дела людей были для них скучны и чужды, а в некоторых случаях даже непонятны. Прожив лет триста среди амулетов, эликсиров и книг, можно забыть даже лица своих детей, если они когда-то были.

При ближайшем рассмотрении, впрочем, оказалось, что слухи о враждебности магов к смертным сильно преувеличены.

– Добро пожаловать, благородный кавалер Ахайре! – приветливо сказал атторне и отвесил вполне куртуазный поклон.

Альва посмотрел на него вопросительно. Он был уверен, что не знает этого милого юношу в скромной темно-синей мантии.

Словно прочтя его мысли, юноша улыбнулся:

– О нет, мы незнакомы, – тут Альва ожидал услышать, как много раз прежде: «...Но я читал вашу последнюю книгу...» Ни один сборник стихов кавалера Ахайре не обходился без цветного портрета. Издатель говорил, что так они продаются в два раза лучше. – Но глава Гильдии лекарей предупредил меня о вашем приходе, – сказал юноша. – Мы всегда рады новым адептам.

– Видите ли, я не слишком заинтересован в обучении. Гораздо больше меня волнует, как избавиться от последствий этой самой, как вы говорите, спонтанной инициации.

– Вы должны понимать, благородный кавалер, что банальное врачевание не слишком интересует членов нашей гильдии.

– Тогда направьте меня к женщине, – с очаровательной улыбкой подсказал благородный кавалер и насладился легким румянцем атторне, уловившего пошлый смысл шутки.

Юный маг уткнулся в бумаги, стараясь скрыть замешательство, и перешел на сугубо официальный тон:

– Завтра или послезавтра в Фаннешту прибудет Дэм Таллиан. Я советую вам обратиться к ней. Она маг воды Первой ступени, а магия воды, как известно, лучше всего справляется с врачеванием, особенно при ожогах.

Про таких женщин, как Дэм Таллиан, в древних хрониках говорилось: «Се дева грозная и прекрасная, как выстроенное к битве войско, ликом подобная блеску щита, стройностью равная обнаженному клинку». Альве всегда казалось несколько надуманным употребление военизированных эпитетов по отношению к представительницам сугубо мирных профессий (чародейкам, прорицательницам, лекарицам и просто возлюбленным); хотя преподаватель классической литературы в Академии объяснял, что для авторов подобных хроник холодная сталь и горячая битва были высшим мерилом красоты. Теперь Альва понимал их лучше.

Именно – грозная и прекрасная, как море, которое нежится под солнцем в своих берегах и грезит громокипящими бурями. Море было в ее глазах, прозрачных и чистых, как аквамарин, камень воды. Ее волнистые зеленые волосы, спадающие до пояса, напоминали морские водоросли, колышущиеся в подводных течениях. Кое-где в них были вплетены настоящие водоросли с бледными цветами; верно, магия хозяйки не давала им увядать. Ресницы и брови у нее тоже были зелеными – странное дело, это не выглядело фальшиво или претенциозно. Кожа чародейки светилась белизной, такой совершенной, какой не может быть человеческая кожа, словно в жилах Дэм Таллиан текла настоящая голубая кровь, которую аристократам приписывают лишь метафорически. Платье... ах, платье было действительно волшебным. Оно струилось и переливалось, подобно шелку, если про шелк говорят, что он струится подобно бегущей воде. По нему сновали яркие рыбки, подол украшали причудливые кружевные кораллы, морские анемоны и белопенные волны, словно бы чародейка укротила морскую волну и завернулась в нее, как в полотнище ткани. Судя по тому, что говорили о магах, это вполне могло быть правдой.

Маг Воды, Мастер Иллюзий, Леди Моря, повелительница изменчивой водной стихии – вот кто была она каждой черточкой своей, каждым взмахом ресниц.

Сдержанная сила, могущество, неподвластное простым смертным, безошибочно угадывались в ней. Альва дорого бы дал, чтобы узнать: была ли то обычная аура, сопровождавшая магов Первой ступени, или сила личности самой Дэм Таллиан. Прежде он никогда не видел Высших магов. Увидеть их было куда труднее, чем королей.

Он сидел напротив нее и не знал, с чего начать. Откинувшись на спинку кресла, Дэм Таллиан изучала его своими аквамариновыми глазами, глубокими, как морская пучина, и такими же загадочными. В них не было враждебности, но никакого тепла и расположения тоже не было.

Она заговорила первой: текучим грудным голосом, который, казалось, отдавался приятной дрожью во всем теле. Слова были суровы, но тон голоса смягчал их:

– Я хочу, чтобы вы поняли кое-что, кавалер Ахайре. Я не собираюсь нянчиться с вами, гладить вас по плечу и держать вашу руку. Я не лекарь, не друг и не проститутка. Но у меня вы найдете понимание, которое мало кто другой способен проявить. Моя инициация произошла в пятнадцать лет, при крушении корабля. Вся моя семья погибла, а меня несколько дней носило по морю, пока меня не подобрали рыбаки. Расскажите, что произошло с вами, кавалер Ахайре, подробно и точно.

И Альва ей рассказал. Странным образом, ее прямота и деловой настрой облегчали задачу. Изредка она задавала вопросы, уточняя ту или иную деталь, и ни разу – из простого любопытства. Ей было все равно, как трианесский дворянин оказался в Джинджарате, и кто были его спутники.

Когда он упомянул амулет, она попросила разрешения взглянуть на него поближе.

– Слабая магия, но эффективная. Почему вы носите его здесь, за тысячи лиг от Джинджарата?

– Привычка, – соврал Альва.

– Если вы собираетесь лгать мне, разговор окончен, – спокойно сказала Дэм Таллиан.

От неожиданности Альва вспыхнул и ругнулся про себя. Чтобы он, Альва Ахайре, был пойман на лжи, да еще смутился при этом – немыслимо! Видно, он совсем утратил навыки придворной жизни.

– Вы не хотите отвечать, потому что один из ваших спутников заразился? Насколько мне известно, доступ в Фаннешту открыт всем. Для вашего друга пребывание здесь безопасно. Его особые способности заблокированы, так же как использование большинства видов магии.

– Я не привык к откровенности, леди Таллиан, – помедлив, ответил Альва. – Меня слишком часто пытались убить за последнюю пару лет.

– Должно быть, вы выбрали себе плохую компанию, кавалер Ахайре, – сказала она без улыбки.

– Не вам об этом судить, – отрезал он.

– Вы их очень любите, верно? С этой безделушкой вам практически ничего не грозило. Большинство инициаций происходит при непосредственной угрозе жизни потенциального мага. Редко когда человек способен с ее помощью защитить близких людей.

Отголосок печали прозвучала в ее голосе, и Альва легко мог понять, о чем она думает. Где-то там, за неприступными манерами, скрывалась женщина с любящим сердцем, способная страдать. Дэм Таллиан сказала правду: они и впрямь понимали друг друга, как никто другой.

– Простите меня. Я действительно отвык от доверия. И – ответ «да» на оба ваших вопроса.

Описывая, как он зажег факел, Альва встал и в волнении заходил по комнате.

– Огонь просто... просто вспыхнул, и все. Я не чувствовал никакой потусторонней силы. Просто вдруг оказалось, что я держу в руках пылающий сук, на мне горит рубашка, пахнет палеными волосами, а потом – ужасная боль, и больше ничего. Может, память сыграла со мной злую шутку? Может, у меня было огниво, или я прихватил с собой уголек из костра и не помню этого?

– Кавалер Ахайре, магия может дремать в человеке всю жизнь, до самой смерти. Но как только она проявилась, ее больше не упрячешь под замок. В вас просто кипит сила огня. Любой высший маг способен это почувствовать. Вас лихорадит, вы не спите, у вас случаются вспышки гнева? Это ваша сила напоминает о себе.

– Единый боже... – прошептал Альва и прикрыл глаза ладонью.

– Вы ведете себя так, будто магия – что-то вроде дурной болезни. На самом деле это дар, сила и выбор. И мужество, чтобы принять их. А еще магия – это ответственность. Что вы будете делать, если в следующий раз от вашего огня пострадают невинные люди? Вам следует научиться контролировать себя или обзавестись блокирующим талисманом. Если я правильно помню, законы Криды, Марранги и Арислана требуют этого прямо и недвусмысленно.

Молодой кавалер подавленно молчал. Дэм Таллиан была убийственно права. Он мог бы сам подумать об этом, если хоть на минуту перестал оплакивать свою драгоценную особу.

– Выпейте, – леди Таллиан протянула ему бокал с прозрачным напитком.

«Что это?» – хотел с подозрением спросить Альва, но удержался. Если даже ей он не может довериться, то для него не остается вообще никакой надежды. «Из таких красивых рук и яд можно принять», – подумал он и выпил.

Напиток был обжигающе-ледяным, освежающе-сладким, он мгновенно ударял в голову, но не затуманивал ее, как алкоголь, а наоборот, возвращал ясность мыслей и бодрость духа. Альва никогда не пробовал его, но сразу узнал.

– Снежный виноград!

Легендарный, бесценный напиток. Можно было бы сказать, «баснословно дорогой», но купить его было невозможно ни за какие деньги. Даже подделки под него продавались за золото. В трианесских домах свиданий был очень популярен «снежный коктейль» – с мятой, карамелью и колотым льдом. Конечно, ничего похожего, кроме названия.

– В жизни магов есть свои преимущества, кавалер Ахайре, – она улыбнулась и отпила из своего бокала, с таким видом, будто употребляет его каждое утро вместо кофе. А может, так оно и было.

Альва никогда не задумывался, что магия идет рука об руку не только с величием и мудростью, но и с богатством. Апартаменты Дэм Таллиан в Фаннешту были обставлены довольно скромно, но ведь она не живет здесь постоянно. Само по себе наличие собственных комнат в древнейшем храме континента было невероятной роскошью.

– Я благодарен вам за советы, леди Таллиан. Но пока что я ни на шаг не приблизился к решению той проблемы, что привела меня сюда. Только приобрел новые.

– Это печать огня, кавалер Ахайре. Не больше. Всего лишь знак магической инициации. Как только вы начнете активно использовать свои способности, ваш облик понемногу восстановится. Даже станет еще более привлекательным, если вы того захотите.

– И все-таки я хотел бы принять решение после того, как избавлюсь от печати, – стоял на своем Альва. – Ее наличие в некотором роде затрудняет мне мыслительный процесс, – он хотел сказать это шутливо, но получилось до отвращения печально.

«В прежние годы ты давно начал бы с ней флиртовать, приятель! А теперь даже лица не поднимаешь, чтобы не увидеть в ее глазах брезгливость или, того хуже, сочувствие. Она сказала, что поймет тебя, как никто другой. Но разве она способна понять, с ее снежной неземной красотой, наверняка дарованной магией, как ты мечтаешь вернуть то, что принадлежит тебе по праву рождения!»

– Я понимаю, – сказала Дэм Таллиан, словно отвечая на его мысли. – Вы думаете, что красота – единственное, чем вас наделила природа. Но ваше предназначение не в том, чтобы всю жизнь быть красивой игрушкой. Может быть, именно это хотела сказать вам ваша сила, когда изуродовала ваше лицо.

Молодой кавалер дернулся, будто получил пощечину. Гнев, мгновенный, безудержный, охватил его.

– Потребуется кое-что посильнее оскорблений, чтобы завербовать меня в маги! – процедил он, вставая с кресла и сжимая в бешенстве кулаки.

Глаза Дэм Таллиан распахнулись. Альва успел увидеть в них отблеск странного чувства. Восхищение? Желание? Невозможно...

В следующий момент она начертила в воздухе знак и произнесла заклинание. Инстинктивно Альва рванулся... и обнаружил, что не может сдвинуться с места. Он попробовал пошевелить рукой, ногой – безуспешно. Все тело сковало холодом, горячей осталась только ярость внутри, ослепительная и чистая, как пламя. Всполох, ледяные цепи лопнули со звоном, и перед глазами все померкло.

Альва пришел в себя на ковре, слабый, как новорожденный котенок. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: голова его лежит на коленях Дэм Таллиан, и она сама склоняется над ним, так что зеленые волосы почти касаются его лица, и поит из бокала своим магическим напитком. Ощутив прилив сил, Альва наконец смог сфокусировать взгляд, и то, что он увидел, было приятным сюрпризом.

Щеки чародейки порозовели, рот приоткрылся, грудь бурно вздымалась, будто ее холодность растаяла вместе с магическими путами.

– Простите меня, кавалер Ахайре, – она сжала его руку. – Я спровоцировала вас. Чтобы проверить ваш потенциал. Чем угодно клянусь, я давно не видела такой силы!

Никаких сомнений, она была возбуждена схваткой, как обычная женщина бывает возбуждена танцем, флиртом, торопливыми ласками за портьерой. И Альва все еще чувствовал тот огонь в жилах, который всегда сопровождает любовную игру.

– Если б ты мог видеть моими глазами, ты никогда больше не вспомнил бы о шрамах, – прошептала она, склоняясь еще ниже.

Альва не мог оторвать взгляда от ее груди. Сквозь хрусталь воды проглядывал розовый сосок и снова скрывался под белой пеной. Он облизнул пересохшие губы и услышал собственный голос:

– Если бы не мои шрамы, я уже лежал бы с тобой в постели.

– О боже, и это говорит криданский дворянин! Я ожидала большей утонченности.

Вместо ответа он притянул ее к себе и поцеловал в губы: требовательно, властно. Рот ее был прохладен и свеж, как ключевая вода в жаркий день, и так же сладок. Альва ждал, что она начнет вырываться, окатит его ледяным презрением, но она прижалась к нему теснее и сама завладела его ртом.

Он был первым, кто прервал поцелуй и отстранился – тяжело дыша и не глядя на нее.

– Это чары? – сказал он почти утвердительно.

– Что именно, мой благородный кавалер?

– То, что я не могу перестать думать о том, что у вас надето под платьем.

– Если это чары, то каждая женщина владеет ими от природы, – улыбаясь, она поднялась с колен и откинула волосы за спину. – Сколько вы не были с женщиной, Альва? Год, два?

– Больше, – он следил за ней с пола, опираясь на локоть. – Но мало кто из женщин вот так, с ходу, бросался в мои объятия.

– Это часть вашей силы. Пробуждать физическое влечение. Одно из свойств магии воздуха и огня.

– Значит, то, что я считал своим обаянием – на самом деле магический скилл?

– Трудно сказать, пока вы не начнете всерьез заниматься магией.

Он встал с пола, подошел к ней вплотную, глядя в глаза пристально, страстно.

– Я не хочу заниматься магией. Я хочу просто вернуть свою жизнь. Чтобы все стало по-прежнему.

Что-то неуловимое промелькнуло в ее глазах. Будто бы сожаление. Будто бы она хотела услышать другое.

– Хорошо, я помогу вам, – сказала Дэм Таллиан. – Приходите завтра в это же время.

Альва сделал еще шажок вперед и кинулся перед ней на колени, прежде чем она успела его удержать. Коленопреклоненный человек выглядит обычно покорным, почти униженным; но кавалер Ахайре выглядел дерзко, с этим своим горящим взором; и колени Дэм Таллиан он стиснул без всякой почтительности.

– Сегодня, леди. Сейчас, – выговорил он хрипло и страстно, будто умолял отдаться ему (хотя как раз об этом ему никого и никогда не приходилось умолять; а его самого, случалось, умоляли).

Она пробормотала «Кирие элейсон!» – судя по тону, эквивалент «Боже мой!» на чародейском жаргоне, – и попробовала вырваться из его объятий, но не тут-то было.

Альва прижал ее крепче к себе и только тут обнаружил, что ее волшебное платье так же проницаемо для прикосновений, как вода, только не мокрое на ощупь. Он коснулся ладонями обнаженной кожи, и Дэм Таллиан не сдержала вздоха удовольствия.

– Что вы себе позволяете, кавалер Ахайре! – она сказала это с притворной строгостью, но глаза ее смеялись. – Я не думала, что вы можете быть столь... напористым.

– Мой любовник – варвар из Дикой степи. У него есть чему поучиться, – взгляд и улыбка молодого кавалера явно говорили, что у Кинтаро он научился многому, очень многому. – Хотите принять экзамен?

– Ахайре, вы невыносимы.

– Это не ответ, моя прекрасная леди.

– Я не могу взять вас... тьфу, взяться за дело прямо сейчас! Потребуется готовить эликсиры, искать необходимые заклинания...

– Вы сейчас говорите в точности как Меда Морейли, когда он хочет вытрясти побольше денег с клиента.

– Не думаю, что нам следует поднимать вопрос денег.

– Почему нет? Я не богат, но обеспечен неплохо. Назовите свою цену.

– Альва, вы хоть понимаете, как это звучит в данном контексте?

Он по-кошачьи потянулся, не выпуская ее колени, и провел языком по губам.

– Прекрасно понимаю. Так какой именно платы вы хотите, и за что: за исцеление или за какой-нибудь другой акт?

Чародейка не выдержала и рассмеялась.

– У кого из ваших любовников вы научились так торговаться?

– Это не торг, если не названа цена.

– Ну так отпустите меня, чтобы я могла спокойно подумать. И встаньте с колен, вы сбиваете меня с мысли.

Альва тут же отпустил ее и с проказливым видом спрятал руки за спину. Но смотреть на нее страстно не перестал и с пола не поднялся.

Избавившись от ласковой хватки рук кавалера Ахайре, Дэм Таллиан снова обрела утраченное было равновесие. Она прошлась взад-вперед, помолчала, глядя на него сверху вниз, и сказала задумчиво, с легкой ноткой надменности:

– В деньгах волшебство не меряют. На что мне золото? Я Владычица Моря, я знаю, где лежат затонувшие корабли с грузом золотых слитков и драгоценных камней. Поднять их – только вопрос времени и магических затрат. Нет, ваши деньги мне не нужны.

– Тогда пожелайте чего-нибудь другого. В романах чародеи обычно отправляют героев за каким-нибудь ценным артефактом. Помнится, Конна-Разрушитель принес чародейке Азгун щит самого Ллида. Для вас я готов повторить этот подвиг.

– Помнится, Конна в итоге оставил щит Ллида себе, – усмехнулась Дэм Таллиан. – Я тоже читала этот роман.

Альва развел руками все с тем же игривым видом.

– Вам выбирать, моя прекрасная леди.

– Ну, щит Ллида мне точно не нужен.

– Как насчет Кровавого Глаза Джефлы? Пера феникса? Живой и мертвой воды?

– Старомодное барахло, – ответила она ему в тон. – Что еще вы можете предложить? Ваш взгляд достаточно красноречив, но я хочу, чтобы вы сказали это вслух, и громко.

Альва чуть подался вперед, упираясь руками в колени.

– Себя, – сказал он вслух и громко. – Я предлагаю себя. Может быть, прямо сейчас это не слишком блестящее предложение. Но, сняв печать, вы можете изменить свое мнение.

– Неужели вы думаете, что ваши шрамы хоть что-то меняют?

– Избавьте меня от них, и вы увидите разницу.

– Вы одержимы, Альва. Ах, если бы вы направили свою энергию в другое русло! Как многого могли бы достичь!

– Если бы искусство любви было областью магии, я бы уже носил знак Первой ступени.

– Любовь – не самое главное в жизни.

– Так говорят лишь те, кто не испытал ее или разочаровался в ней, – Альва грациозно поднялся с колен и оказался лицом к лицу с чародейкой. Он потянулся губами к уху Дэм Таллиан, украшенному нефритовым морским коньком, и прошептал, щекоча дыханием белую кожу: – Покажите мне ваше искусство, и я покажу вам свое.

– Заметано! – так же на ухо шепнула она, самым что ни на есть развратным тоном, будто девчонка из рыбацкого поселка.

Изменчивая и непостоянная, как море.

Темнокожий слуга, тот самый, который открыл дверь кавалеру Ахайре, готовил все необходимое для ритуала исцеления. Из вежливости Альва отошел подальше, притворившись, что разглядывает стенную роспись, но то и дело бросал жадные взгляды в противоположную сторону. Когда еще увидишь изнутри магическую кухню! Дэм Таллиан предложила ему прогуляться, выпить вина, повидать друзей, но он отказался. Теперь, когда исполнение его желаний было так близко, он не хотел терять ни минуты.

– Ваши друзья будут беспокоиться о вас.

– Я получил у них отпуск до завтра. Думал, если вы откажете мне, пойду и напьюсь, – Альва помолчал и добавил: – Им есть чем заняться. Они подождут.

Дэм Таллиан пожала плечами и вернулась к приготовлениям. Она снова стала отстраненно-деловой, холодной и собранной, как в самом начале разговора. Но теперь Альва знал, что ему под силу растопить этот лед. Сердце его радостно стучало в предвкушении. Хотелось подойти ближе, коснуться тонкой белой руки или волнистых зеленых волос, будто удостовериться, что все происходит в реальности. Но присутствие слуги мешало. Альва только теперь разглядел его как следует. Темно-шоколадная кожа, черные густые волосы, заплетенные в множество косичек, стройная мускулистая фигура. Судя по всему, из банухидов, кочевых племен Арислана. Приходилось признать, что слуга недурен собой, несмотря грубоватые черты лица. Сами собой рождались мысли о том, как именно и в какое время суток он прислуживает Дэм Таллиан. Что, если она пригласит его присоединиться? Эту возможность следовало хорошенько обдумать...

Наконец, приготовления были закончены, и слуга вышел, на прощанье наградив кавалера Ахайре отнюдь не дружелюбным взглядом. О-ла-ла, похоже, фарри ревновал! Это привело кавалера Ахайре в еще более приподнятое настроение. Когда Дэм Таллиан усадила его в кресло, он поймал ее руку и поцеловал, заработав легкий шлепок по губам и приказание вести себя прилично.

Как ни странно, состав необходимых для ритуала предметов не слишком отличался от того, что использовали лекари Гильдии. Горячая вода в кувшине, холодная вода в серебряном тазу, узкие полосы белого перевязочного полотна, баночки с мазями, светильник с благовониями, большое зеркало, книга в кожаной обложке, похожая на молитвенник.

– А где же всякие таинственные амулеты, черепа, кости, светящиеся кристаллы, старинные фолианты и прочие магические атрибуты?

– Дешевый антураж – производить впечатление на непосвященных. Магу высшей ступени костыли не нужны, – ответила она с восхитительным самомнением.

– Что вы собираетесь делать?

– Время похоже на реку, и потому оно подвластно магам воды. Я могу остановить время, так же как я останавливаю поток или волну, и даже повернуть его вспять. Я не стану исцелять; я заставлю ваши шрамы исчезнуть. Вы можете смотреть, если хотите: зеркало я поставила для вас. Зрелище не для слабонервных, но вы не кажетесь слабонервным. У вас есть право видеть, что я делаю.

И он смотрел. «Будет больно», – предупредила она и не преувеличила. Шрамы на лице, на шее, на руках заалели, вскрылись, и тогда пришла боль, ослепляющая, черная, как ночь, как в тот самый миг, когда он получил свои ожоги. Только на этот раз Альва не потерял сознания, и боль продлилась недолго. Он успел вскрикнуть, схватился за щеку, но шрамы ушли вместе с болью. Под пальцами была гладкая кожа, свежая и нежная, как у ребенка. Даже волосы приобрели прежний цвет чистого пламени.

Теперь лицо, смотревшее на него из зеркала, было его собственным.

– Раньше я говорил «волшебница», не понимая смысла этого слова, – тихо сказал Альва. Голос его был полон благоговейного трепета. – Как я смогу вас отблагодарить, леди Таллиан?

– Я приглашаю вас в свой замок на Краю Мира. Вы проведете со мной одну ночь, от заката до рассвета, и мы будем квиты. Согласны?

Все еще переполненный чувствами, Альва только молча кивнул.

– Тогда скрепим нашу сделку. Наденьте, – Дэм Таллиан протянула ему перстень с эльфийскими рунами и крупным сапфиром. – Это Кольцо Правды, слышали когда-нибудь о нем?

Альва слышал. Подобные кольца начали делать эльфы в незапамятные времена, когда впервые столкнулись с вероломством людей. Пока условия договора не выполнены, снять его невозможно, разве что вместе с пальцем. По отсутствию указательного пальца распознавали тех, кто был не склонен держать свое слово.

Кавалер Ахайре почувствовал себя слегка задетым. Неужели Дэм Таллиан сомневается в слове криданского дворянина? Не зря говорят, что маги склонны к паранойе. Потом он вспомнил, что она первая доверилась ему – исцелила, не требуя никаких гарантий.

– Это для вас, а не для меня, – сказала чародейка, наклонившись над Альвой, касаясь его плеча упругой грудью. – Чтобы не было соблазна задержать вас подольше. Даже я бессильна против Кольца Правды. С первым же лучом солнца вы снимете его и сможете располагать собой, как хотите.

Отогнав тревогу, заглушив слабый писк гордыни, Альва Ахайре сказал:

– Как пожелает моя леди, – и надел Кольцо Правды на указательный палец правой руки.

Ощущение было, как будто оно немедленно сжалось, обхватив его бережно, но твердо. Для пробы он подергал кольцо, но оно не сдвинулось ни на полдюйма. Ничего не скажешь, своеобразная печать на договоре.

– Мне кажется, в этой сделке я получаю куда больше вас, – с сомнением сказал Альва.

Дэм Таллиан только загадочно улыбнулась и предложила молодому кавалеру руку изысканным придворным жестом. Они встали перед огромным зеркалом, висящим на стене. Чародейка дохнула на зеркало, коснулась его кончиками пальцев, и по стеклянной глади вдруг пробежала рябь. Стекло помутнело, заволновалось, как поверхность пруда, когда в нее бросишь камешек. Рука об руку они шагнули в портал и мигом перенеслись за тысячи лиг от Фаннешту, на Край Мира.

За хрустальными стеклами расстилалась бескрайняя снежная равнина. В черном небе, как остывающие угольки, сияли звезды, и жемчужная луна робко заглядывала в высокие стрельчатые окна, похожие на вплавленные в стены исполинские кристаллы.

Покоям Дэм Таллиан позавидовал бы и сам король – в переносном смысле, конечно, ибо такой святой человек, как нынешний правитель Криды, был неспособен завидовать материальному благополучию. Всюду инеисто-белое, серебристо-ледяное: жемчуг и лунный камень, серебро и перламутр, хрусталь и платина, моржовая и слоновая кость. Даже пламя в огромном камине было голубоватым, какое дают некоторые породы деревьев. Камин отгораживал экран из молочно-белого коралла, похожего на морозный узор. Полы устилали меха: песцовые, собольи, горностаевые, белые медвежьи, пятнистые леопардовые, будто бы разрисованные черными фиалками по белому фону. Гобелены на стенах изображали картины зимней охоты на волков, оленей, белых медведей. Снежный шелк простыней на небрежно застеленной кровати откровенно манил обещанием сладостной неги.

В покоях было так тепло, что становилось ясно: в одежде нет никакой нужды.

Платье Дэм Таллиан стекло на пол и тут же испарилось пушистым облачком, не оставив ни бьющихся на полу рыбок, ни увядающих водорослей. От нее пахло морским бризом и криками чаек, шумом волн и нагретым на солнце песком. И как песок под солнцем, ее прохладные губы согрелись под поцелуями. Она обняла его ногами и руками, как ласковое море, и унесла на волнах наслаждения. Пролилась дождем, задрожала туманным маревом, взволновалась приливом, и кавалер Ахайре чувствовал себя то утлой лодчонкой на мощных валах, то ловцом жемчуга в морской пучине, то игривым дельфином, то ураганом, под которым вскипает и пенится море.

В пылу любовных утех они перешли на ты. Он шептал ей: «Дэм, Леди Моря», – а она ему: «Альва, серебряный мой», старомодное обращение, бывшее в ходу лет двести назад. И сон не смел приблизиться к изголовью кровати, отгоняемый страстью и бодрящим вином.

За окнами, на бархатной черноте неба вдруг мелькнули светлые всполохи.

– Рассвет уже близко? – спросил с легким беспокойством Альва. Прямо сейчас ему и вспоминать не хотелось о рассвете.

– Это северное сияние. Мы на Краю Мира, мой серебряный.

Альва, обнаженный, приник к хрусталю окна и замер в восхищении. Небо разгоралось серебром и самоцветами: словно полотнище шитой жемчугом парчи развернулось над снежной пустыней. Лучший королевский фейерверк не мог сравниться с великолепием этого зрелища. Прежде Альва видел северное сияние только на картинах. Улыбаясь, Дэм Таллиан смотрела не в окно, а на молодого кавалера, на его стройные голые ноги, узкие бедра и скульптурно-красивые ягодицы.

– Говорят, что это сверкает Небесный дворец, жилище младших богов нашего мира, – Альва обернулся к ней, и глаза его блестели не хуже северного сияния за окном. – Стены его сделаны из тумана, росы, северного ветра, льда и звездного света. Умри, лучше не скажешь.

– Возвращайся в постель, мой серебряный. До рассвета еще далеко.

Он сделал несколько шагов и остановился, вглядываясь в ее лицо. Ни взгляд, ни улыбка ее не изменились, но в голосе было что-то такое, отчего у него вдруг пересохло в горле.

– А как далеко до рассвета, леди Таллиан?

– Полно, кавалер Ахайре, неужели вас ничему не учили в школе? Ночь на Краю Мира длится полгода. Или около того.

Кавалер Ахайре превозмог желание задать дурацкий вопрос: «Это что, шутка?» Она прекрасно понимала, что делала. Он пришел сюда сам, по доброй воле, да еще позволил связать себя договором. Впрочем, не будь договора, он что, пошел бы пешком по снегу? Башню можно покинуть только через портал, а открыть его может только Дэм Таллиан.

При нем даже оружия не было. В Фаннешту никто не носил оружия. И чем бы оно помогло против мага Первой ступени?

Альва почувствовал, что начинает задыхаться. Грудь сдавило, в ушах застучала кровь. Это не был азарт борьбы, погони; это был панический страх оказаться в ловушке.

– Я что, в плену? – голос его звучал спокойно, разве что немного хрипло.

– Напротив, милый. Я освободила тебя. Ты маг по своей природе, Альва Ахайре. Ты принадлежишь нашему миру. Тебе не придется больше сражаться за свою жизнь, голодать, терпеть лишения. Я позабочусь обо всем. Ты можешь стать не гостем, а хозяином в моем доме. Ты можешь стать великим магом!

Должно быть, все, что он думал, отразилось у него на лице, потому что она улыбнулась чуть снисходительно и проворковала:

– Сейчас ты, должно быть, злишься на меня. Напрасно. Отбросив предрассудки, ты поймешь, что я предлагаю тебе шагнуть на новый уровень бытия, расширить свои горизонты неизмеримо!

– То есть ты похитила меня, чтобы заставить учиться магии? – сумрачно подытожил он, удивляясь, что еще способен здраво рассуждать в такой ситуации.

– Похитила тебя? Кольцо Правды все еще на тебе. Значит, договор соблюден.

– Чертовы Древние соблюдают букву, а не дух закона! Любой нормальный суд признал бы такой договор недействительным.

– Я не солгала тебе ни словом, ни делом, Альва. «Ночь в моем замке на Краю Мира, от заката до рассвета». Свою часть договора я выполнила. Быстро же ты об этом забыл!

– Черт побери! – взорвался Альва. – Неужели ты не могла сделать свое фантастическое предложение как-то иначе, не загоняя меня в угол?

– Ты не оставил мне выбора. Помнишь, как упорно ты отказывался обсуждать любые возможности, связанные с магией?

– И ты думаешь, теперь я соглашусь их обсудить?

– Не теперь. Через пару дней, когда возмущение уляжется, и твой разум проснется.

– Хорошо, – Альва заметил, что его пальцы сжались в кулаки, и разжал их. – Давай вернемся к этому разговору через пару дней. Обещаю, что выслушаю тебя. А сейчас могу я вернуться в Фаннешту?

– Мне очень жаль, Альва, – сказала она без малейшего сожаления в голосе. – Ты не можешь покинуть мой замок, пока носишь Кольцо Правды. Оно причинит тебе невыносимую боль. Можешь проверить сам – просто выйди из ворот на десяток шагов, и оно начнет действовать.

Гнев вспыхнул в молодом кавалере, как сухой хворост от искры огнива. Он схватил Дэм Таллиан за плечи и встряхнул, глядя суженными от ярости глазами, и отчеканил:

– Ты немедленно отправишь меня домой, лживая тварь!

Чародейка выскользнула из его рук легко, как вода утекает сквозь пальцы. Два коротких слова, и он снова оказался скованным ледяными путами. Только на этот раз они не поддались.

Глава 9

Собираясь в долгое и опасное путешествие на Край Мира, кажется, можно предусмотреть все. Горцы Хаэлгиры за сотни лет придумали множество приспособлений, позволяющих выжить среди снегов и льдов. Лыжи и нарты, запряженные собаками, гарпуны и остроги для охоты, снасти для ловли в полыньях. Легкие прочные палатки из нерпичьих шкур, плошки с тюленьим жиром для освещения, маленькие переносные жаровни. Магические горшки, в которых сам собой тает лед и закипает вода, хотя снаружи горшок остается холодным. Особый способ вялить мясо и печь лепешки, чтобы они хранились годами. Одежда из кожи и меха, позволяющая долго сохранять тепло. Маски с узкими прорезями для глаз, защищающие от холодного ветра и слепящего блеска снежных равнин. Трех месяцев достаточно, чтобы научиться охотиться на лыжах, разбивать лагерь в снегу, спасаться от снежной бури, искать в ледяных пещерах волшебный снежный виноград, восстанавливающий силы.

Но когда они зайдут дальше, чем заходил кто-либо из горцев, так что в дымке горизонта растворятся исполинские вершины Хаэлгиры, там, где древнее море, скованное льдом, когда-то лизало берега, путь им преградят ледные торосы, нагроможденные без системы и цели, обрывы, трещины, разломы, промоины во льду в тех местах, где теплые течения подходят ближе к поверхности. Придется бросить бесполезные нарты и нести снаряжение на себе. Где по прямой миля, придется проходить пять, и десять, и двадцать. Другой бы давно заблудился в сверкающем лабиринте, но эти двое наделены нечеловеческим чутьем, и черная башня, поднимающаяся вдали из застывших белых волн, еще не видимая глазу, уже зовет их. Но путешествие затянется, припасы начнут таять, в бесплодной замерзшей пустыне редко будет попадаться добыча. Короткое полярное лето быстро закончится, тусклое солнце будет подниматься над горизонтом все реже, все ниже.

Оборотень все дольше станет оставаться в облике зверя, в котором он выносливей, сильнее, быстрее; Древний все чаще станет уходить в аванирэ – особое состояние, похожее на спячку животных, когда замедляется дыхание и пульс, падает температура тела. В неблагоприятных условиях Древний может провести так хоть тысячу лет.

Иногда черному зверю удастся поймать в полынье нерпу или крупную рыбу. Тогда их силы на короткое время восстановятся.

Но путь до черной башни покажется им бесконечным.

Глаза Итильдина были открыты, но он видел одну только черноту. Он испугался, что потерял зрение. Слепящий блеск ледяных кристаллов оказался невыносимым для его эльфийских глаз. «Снежная слепота», так это называют горцы.

Потом он увидел разноцветные искры высоко над собой. Звезды! Чернота была всего лишь ночной тьмой, и поняв это, он ощутил ни с чем не сравнимое облегчение. Но на смену ему пришло беспокойство: если полярная ночь уже наступила, значит, он провел в аванирэ куда больше времени, чем ему показалось.

Эти мысли промелькнули в сознании эльфа с быстротой, непостижимой для человеческого ума. В тот же момент он заметил, что звезды над его головой двигаются короткими рывками. Его волокли по снегу за шиворот, медленно, но очень упорно. Он слышал сопение зверя, обонял его запах. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: зверь Кинтаро тоже истощен. Прежде он был для пятисотфунтовой пантеры легким, как игрушка. Как куколка. Она могла закинуть его на спину или таскать в зубах, словно котенка, хоть сутки.

Итильдин мог, наконец, признаться себе, что восхищается этим человеком. Даже если Кинтаро уже и не человек вовсе. Он был силен, но его воля превосходила даже силу. Несокрушимый воин, готовый вступить в схватку с самой судьбой.

Зверь остановился и принялся дышать в лицо Итильдину, отогревая побелевшие щеки. Потом лег, прижавшись к нему, грея своим теплом. Превозмогая слабость, эльф поднял голову и зарылся лицом в черный мех.

Кинтаро в теле зверя дрожал. Его зверю не нравился холод, и снег, и острые льдинки, в кровь изрезавшие подушечки лап. Его зверь скучал по сырым и жарким джунглям, где началась его жизнь. Его зверь был голоден, и не будь эльф таким худосочным, холодным и слабым, кто знает, не перешел бы он из разряда «свой» в разряд «добыча». Кинтаро издал совсем человеческий вздох и вновь потащил эльфа по слежавшемуся насту. Поземка заметала следы; приближалась метель. Звезды мерцали и гасли, когда ветер гнал по небу клочковатые облака, сбивая их в снежные тучи.

Повалил снег, как будто бы со всех сторон сразу, огромные снежинки под порывами ветра летели то справа, то слева, вились под ногами, как маленькие смерчи. В двух шагах уже ничего нельзя было различить. Чувство направления все еще было с ними, и оба знали, в какой стороне черная башня; но в такую погоду легче легкого провалиться в трещину или, того хуже, в промоину во льду. Пантера остановилась, встряхнулась, будто мокрая кошка. Ее длинные усы заиндевели. Она свернулась клубочком, положив Итильдина между лап, и их стало заносить снегом. Холод как будто отступал, но эльф знал, что это ощущение обманчиво. Если метель продлится достаточно долго, они замерзнут насмерть. Или задохнутся под толщей снега. До чего же бессмысленно умирать вот так, в двух шагах от цели, даже не увидев Лиэлле...

Однако у судьбы были другие планы. Эльф и пантера почуяли их одновременно – людей из башни, пробивающихся сквозь буран навстречу. Знают, где и кого искать, подумал Итильдин с горечью. Глупо было надеяться, что их появление станет для Дэм Таллиан сюрпризом. Однако она отправила навстречу им спасителей, не убийц; иначе смысла не было ступать за порог. Зачем утруждать себя расправой с пришельцами, если буран убьет их вернее холодной стали. Но все же пантера предостерегающе зарычала, когда в нескольких шагах замелькал свет фонарей.

– Прижми уши, кошак облезлый! – отозвался молодой голос. Он говорил грубо, с ужасающим арисланским акцентом. – А то брошу вас тут в снегу подыхать!

Эльф успокаивающе погладил пантеру по лоснящемуся черному боку. Кто-то склонился над ним, посветил в лицо фонарем.

– Древний, ты живой? – спросил тот же голос. Не дожидаясь ответа, крикнул своим спутникам: – Протаптывайте дорогу, я сам его понесу.

Он приложил к губам Итильдина фляжку, поддержав ему голову. Знакомый вкус ледяной пьянящей свежести: чистейший снежный виноград в серебряной фляжке, инкрустированной перламутром. Сознание эльфа прояснилось, и слабость отступила, но не слишком далеко. Даже снежный виноград был неспособен превозмочь долгие месяцы лишений.

– Какой ты легкий. Кожа да кости, – сказал человек, поднимая его на руки. Голос его будто бы дрогнул. – Никому еще не удавалось дойти до Края мира. Никому.

На мгновение Итильдину показалось, что вместо лица у человека сгусток черноты, окруженный шевелящимися змеями, а вместо глаз – всполохи голубого огня. Он моргнул, и наваждение исчезло. На него смотрел темнокожий фарри, волосы его, заплетенные в множество косичек, выбивались из-под капюшона. Без сомнения, он вел свой род от банухидов, кочевников, что населяют восточные пустыни Арислана. Банухиды отличались более темным цветом кожи, иногда с синеватым отливом, и яркими белками глаз. А еще религиозным фанатизмом и жестокими нравами. Но человек прижимал его к себе нежно, будто ребенка, и в глазах его стояли слезы. Это было последнее, что запомнил Итильдин, перед тем как позволить себе соскользнуть в беспамятство.

Он очнулся на широкой кровати под парчовым балдахином, расшитым узором «северное сияние». Комната была убрана богато, но безлико. Вряд ли кто-то использовал ее постоянно. Окон не было, только камин и массивная дверь с крошечным витражным окошком. Другая дверь, скрытая занавеской, по всей видимости, вела в уборную и купальню.

Рядом, сбросив с себя шкуру белого медведя, служившую одеялом, спал обнаженный Кинтаро. Как видно, зверя его накормили, и он набрал достаточно сил для метаморфозы. Итильдину хотелось прикоснуться к нему, обнять, но другая жажда заглушила его порыв. Где-то здесь, в башне, был Лиэлле. Или хотя бы его следы, его вещи. Или хотя бы коварная чародейка, с которой наконец можно встретиться лицом к лицу. Он спустил ноги с кровати, проверил дверь. Заперта, как и следовало ожидать. Дверь открывалась вовнутрь, так что выбить ее было проблематично. За ней, насколько можно было разглядеть из окошечка, тянулся пустой коридор без окон. Наверное, подвал или нижние этажи башни. Он заглянул в камин. Дымоход перегораживала железная решетка. Понятно, что-то вроде роскошной тюрьмы.

Прежде чем вернуться в кровать, Итильдин сбросил облегающие шелковые штаны – единственный предмет одежды, которым его снабдили из уважения к эльфийской стыдливости. Можно подумать, от нее хоть что-нибудь осталось за эти годы. Он залихватски стиснул член Кинтаро, который тотчас под его рукой воспрял к жизни, и сообщил без обиняков:

– Я не трахался пятьдесят семь дней! – понимая, что в точности копирует кавалера Ахайре, его развратный тон и шаловливые жесты.

– А я даже не дрочил, – хриплым со сна голосом отозвался Кинтаро.

Он посадил эльфа к себе на грудь и потянулся губами к его паху. Итильдин выдержал только несколько мгновений сладкой пытки; ему не хотелось долгих прелюдий. Приподнявшись, эльф оседлал бедра степняка и принял в себя его напряженную плоть, не заботясь о смазке. Сейчас он приветствовал даже боль, она как нельзя лучше напоминала, что они все еще живы. Тело жаждало чувствовать, наслаждаться, любить. Итильдин припал к груди Кинтаро, как к шее жеребца, и задал ему такую скачку, что запыхались оба. Пятьдесят семь дней без секса – это чертовски много; Итильдин наверняка был единственным эльфом, кому могла прийти в голову подобная мысль.

– Он смотрит на нас. В дверное окошко, – прошептал он, склонившись к уху Кинтаро. – Тот фарри с косичками, что встретил нас.

– Пусть обзавидуется, – ухмыльнулся вождь.

Видно, отчаявшись дождаться, пока они займут более благопристойную позицию, человек вошел, ногой отворив дверь, поскольку руки были заняты. Его губы, и так узкие, были сжаты чуть ли не в линию, брови нахмурены. Он пробормотал довольно отчетливо:

– Отвратительно. Хоть бы прикрылись.

Но от эльфа не ускользнул его мимолетный взгляд. Для благочестивого последователя Пророка в нем было слишком много похоти.

Ханжа, как и все арисланцы. «Мой варвар обработал бы его за неделю», – подумал Итильдин и сам изумился своим мыслям. «Мой варвар», ну надо же.

Фарри поставил поднос с едой на столик, сбросил с плеча на кровать ворох одежды.

– Хватит лизаться, одевайтесь, – сказал он нетерпеливо. – Госпожа ждет вас. Не вздумайте играть в героев и устраивать скачки по коридорам. Я сам вас провожу, и даже без кандалов.

Он говорил на всеобщем свободно, но его твердый акцент буквально резал слух. Это выглядело нарочито, будто он изо всех сил стремился проявить неуважение к собеседнику или подчеркнуть, что говорит не на родном языке. По виду и одежде слуга, а не охранник – у него не было никакого оружия, кроме короткого арисланского кинжала за поясом. Слишком нагл для слуги. Похоже, в доме Дэм Таллиан он занимает не последнее место и теперь злится, что его так унизили, приставив служить пленникам, которые ко всему прочему еще и мужеложцы. Однако Итильдин помнил его глаза, мокрые от слез. Грубость фарри могла быть маской, скрывающей истинные чувства.

Кинтаро раскопал в ворохе одежды широкие штаны из черного атласа, похожие на те, что он носил в Искендеруне. Они так нравились Лиэлле, вспомнил эльф, и тоска сжала его сердце с новой силой. Если Альва здесь, почему он не встретил их?

Слуга между тем разливал вино по бокалам, звякая стеклом о стекло, будто у него дрожали руки. Боится он их, что ли? В буран он не побоялся подойти к зверю. Впрочем, тогда они были истощены и не представляли опасности. А сейчас даже сдержанный эльф боролся с желанием броситься прочь из комнаты, во всю мощь легких призывая Лиэлле.

– Парни, вы того, не волнуйтесь, – сказал слуга миролюбиво. – Здесь он, ваш рыжий. Что ему сделается!

Да уж, похоже, по их лицам можно было читать, как по книге. Слегка расслабившись, они оделись и поели, вдруг обнаружив в себе зверский аппетит. Слуга наблюдал за ними, сидя на кровати и болтая ногой. Дверь он прикрыл, но не запер, и это успокаивало. Все-таки они не были пленниками, просто Дэм Таллиан не хотела, чтобы они разгуливали по ее владениям без присмотра.

Слуга был не юн и не стар – молодой мужчина, лицо которого носило отпечаток отсутствия возраста, свойственный всем тем, кто имеет дело с магией. Он не был ни красив, ни миловиден, но обладал той привлекательностью, что дает уверенность в себе и внутренняя сила. Искусный воин с тренированными мышцами; не исключено, что не менее искусный любовник. Итильдин вдруг ощутил к нему беспричинную симпатию. Один из немногих в черной башне, этот человек не желал им зла.

– Меня звать Хатт-аль-Хиде, – сообщил слуга внезапно, будто устав прикидываться молчуном. – Это значит «сердце пустыни». Можно просто Хатталь. Я из бану килаб, слыхали?

– «Сыны собак», нэ? – осклабился Кинтаро, припомнив свой скудный фарисский словарь. Он любил обламывать наглецов, а фарри был такой наглец, что у степняка руки чесались задать ему трепку. И не только руки, если говорить откровенно.

Хатталь ничуть не смутился.

– Мы псы Пророка, – с достоинством парировал он.

– Ты пес Дэм Таллиан, – проворчал степняк.

– Никак на ссору нарываешься, вождь? – Хатталь явно был доволен, что удалось вывести варвара из равновесия. Обращение выдавало, что он много знает о них. Тогда, в буране, он назвал Итильдина Древним, и раньше, чем смог взглянуть на его лицо и уши.

Эльф будто невзначай наступил степняку на ногу и сказал примирительно:

– Извини моего друга, Хатталь. Он нервничает, так же как и я. («Ни хрена я не нервничаю», – проворчал Кинтаро). Благодарим тебя за спасение. Меня зовут...

– Я знаю, кто вы такие, – Хатталь оборвал его без всякой учтивости. Любит дразнить гусей, как видно. – Моя госпожа вас давно поджидает. И уже начинает терять терпение. Так что не будете ли вы так любезны приподнять свои задницы и последовать за мной?

Так они и поступили, не прекословя, хотя Кинтаро сверкнул глазами, и на скулах его заиграли желваки.

Зала, в которой приняла их Дэм Таллиан, поражала великолепием, из чего можно было с уверенностью заключить, что она любит пускать пыль в глаза, как все маги. Мраморный пол с серебряными прожилками, молочно-белые ониксовые колонны и потолок такой высокий, что едва можно было разглядеть покрывающую его резьбу. По всей окружности залы шли огромные стрельчатые окна, покрытые морозными узорами, искусственными или настоящими, трудно сказать. Чародейка сидела на троне, вырезанном из цельного куска горного хрусталя, в платиновой короне и в платье, на которое ушло не меньше ста ярдов снежно-белого муара. Волосы ее и лицо были густо припудрены, глаза и губы подведены перламутровой краской. Королева снегов и льдов, не меньше. «Да кому нужны эти бесплодные замерзшие земли?» – сказал себе Итильдин, и эффект величия тут же поблек.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, – пропела чародейка с откровенной насмешкой.

Кинтаро набрал воздуху в легкие и шумно выдохнул, сверля ее взглядом. Прежде он думал: стоит подлой магичке оказаться в пределах его досягаемости, и ничто не удержит его руки вдали от ее тощей шейки. Но теперь, во плоти, она пугала. Степняк слишком хорошо ощущал ауру ее могущества, всем телом, как надвигающуюся грозу, так что волосы на загривке шевелились.

Итильдин, у которого хорошие манеры были в крови, поклонился и произнес:

– Благодарим вас за гостеприимство, леди Таллиан. Мы пришли сюда, чтобы увидеться с кавалером Ахайре. Надеюсь, вы не откажете нам в такой любезности.

– Вы напрасно проделали столь далекий и тяжелый путь. Кавалер Ахайре не нуждается в вашем обществе. Разве он вам не сказал при прощании, чтобы вы не пытались его искать? – чародейка лениво цедила слова, играя в учтивость с видимой неохотой.

– Позвольте нам услышать это от него лично, – твердо сказал Итильдин.

– Налей вина и пригласи сюда молодого хозяина, – бросила она Хатталю, застывшему у дверей неподвижно, как ледяная скульптура.

Он низко поклонился, прошел через всю залу и распахнул неприметную дверь в стене.

Молодой хозяин? Сердце Итильдина пропустило два удара. Подавшись вперед, он стиснул руку Кинтаро, так что побелели пальцы.

Кавалер Ахайре вошел своей летящей походкой, красивый и стройный в облегающем камзоле алого бархата с золотым шитьем, с пламенеющими кудрями – будто солнце взошло и осветило ледяной грот. На губах его играла улыбка, но она была предназначена не им. Увидев своих любовников, кавалер будто натолкнулся на невидимую стену, и улыбка сползла с его лица, сменившись замешательством.

– Дэм, ты же обещала, что они никогда меня не найдут! – воскликнул он, поворачиваясь к своей госпоже, и взбежал по ступеням к ее трону, словно ища защиты. Усевшись у ее ног, он поднес к губам руку чародейки и поцеловал. Столько слепого обожания было в этом жесте, что Итильдину стало трудно дышать.

Мир вокруг него померк.

Но Кинтаро обнял его одной рукой за плечи и сказал с неподражаемой наглостью:

– Откуда нам знать, что ты не навела на него какие-нибудь чары? А может, это вообще не он, а, дамочка?

Дэм Таллиан смерила его скучающим взором.

– Я смотрю, ты не из тех, кто умеет смиряться с неизбежностью. Неужели так трудно поверить, что кто-то может тобой пренебречь? Разумеется, намного проще валить вину на чары и приворотные зелья. А правда в том, дорогой мой степняк, что Альва хочет остаться здесь. Здесь он и останется. Верно, милый?

– Зря вы пришли, – сказал Альва, пряча глаза. – Так только тяжелее.

Но Кинтаро нелегко было сбить с толку.

– Правда в том, что ты маг Первой ступени. Для тебя навести чары или сотворить призрак – раз плюнуть. Почему я должен верить, что это настоящий Альва? Мой рыжий никому не лижет рук!

– Для варвара ты не так уж глуп, – задумчиво произнесла она и щелкнула пальцами.

Хатталь снова открыл ту же дверь, и на пороге снова появился кавалер Ахайре. Только на этот раз он был худ и бледен, одет в грязные лохмотья и прикрывал глаза тыльной стороной ладони, как человек, отвыкший от яркого света. Оба его запястья были закованы в наручники, соединенные длинной цепью, волосы в беспорядке падали на плечи.

Вскрикнув, Итильдин бросился к нему навстречу. Они упали друг другу в объятия, смеясь и плача. Закинув скованные руки эльфу на шею, Альва повторял:

– Господи всеблагой и всемилостивый, вы пришли! Вы все-таки пришли!

Больше всего на свете Кинтаро хотелось сгрести рыжего в охапку, прижать к себе, вдыхая его аромат, ища его сладкие губы. Но он был не столь легковерен. Переводя глаза с Альвы в цепях на Альву в алом бархате, он хмурился, и подозрительность его только росла.

– Думаешь, я поверю, что ты не нашла ему лучшего применения, кроме как держать на цепи? – сказал пренебрежительно степняк, когда ему наконец удалось облечь свои сомнения в слова.

Безусловно, прежде сам он не раз представлял себе Альву в плену, в тюрьме, скованным, страдающим, и в душе его поднималась темная ярость. Но это были его собственные иррациональные страхи. Если подумать, зачем такие примитивные методы магу Первой ступени? Она бы добилась повиновения от Альвы куда проще.

Дэм Таллиан безмятежно улыбнулась.

– Ну что ж, мой недоверчивый друг, ты получишь копию и для себя. Я одену его в синее, чтобы проще было отличить.

И кавалер Ахайре соткался рядом с ним из воздуха. На нем был синий гвардейский мундир, на боку церемониальная шпага, как в тот вечер, когда вождь эссанти только прибыл в Трианесс, и рыжий пришел к нему в полутемную спальню, возбужденный и пьяный, с такими бесстыдными глазами, что захватывало дух. Каждой черточкой, каждым движением он был его сладенький рыжий, ходячий соблазн, прекрасная греза.

– А я надеялся, что ты с места в карьер начнешь меня лапать, – сказал он весело. – Ну что ты стоишь столбом, Кинтаро? Ты сердишься на меня? Клянусь, я не мог поступить иначе. Эта женщина коварнее чародейки Азгун! Она поймала меня на дурацкий договор, как рыбку на крючок.

– Ты сам попался, и не без собственного желания, – возразила Дэм Таллиан с несвойственной теплотой в голосе.

– Да, черт возьми, но я уже отработал все, что был тебе должен. Ты двадцать раз обещала отправить меня домой!

– Куда домой, мой серебряный? Вот тебе твой эльф и твой варвар. Даю вам три дня на постельные забавы, а потом возвращайся к занятиям магией. Ты ведь не собираешься бросить все именно теперь, когда у тебя только-только начало получаться?

Альва провел ладонью по волосам, будто не зная, что делать, потом обернулся и крикнул:

– Эй, Динэ, хватит тискать эту бледную подделку, иди сюда! Мне столько нужно вам рассказать, и вы не представляете, как я по вам скучал!

С этими словами он припал к широкой груди степняка, подставляя губы для поцелуя.

Кинтаро с каменным лицом снял с себя его руки и отступил на шаг. Рядом с ним встал Итильдин, уже оправившийся от потрясения. Щеки его цвели бледным румянцем, ноздри раздувались от сдерживаемого гнева.

– Вы что, не верите мне? – жалобно сказал Альва в синем мундире. – Дьявольское пламя, как выражается Лэй, я же специально выбрал этот мундир, вы меня в нем видели миллион раз! Я могу доказать, что я настоящий! Рассказать, как мы встретились? Сколько раз ты поимел меня в своем шатре, вождь эссанти, после того памятного большого пира в становище? Я бы сказал точную цифру, если бы, черт возьми, считал! Или сказать, какого цвета были стены в нашей спальне в Фаннешту? Они были розовые, и этот цвет меня дико раздражал! А вот амулет, который мне подарили в Уджаи, я никогда его не снимал! – крикнул он, доставая серебряную вещицу из кармана и швыряя им под ноги.

Двое других кавалеров Ахайре хранили молчание. Тот, что в цепях, прислонился к колонне и закрыл руками лицо, явно пребывая в отчаянии. Второй, у ног чародейки, смотрел на них свысока, губы его презрительно кривились.

– Может быть, хотите еще один экземпляр? Не стесняйтесь, заказывайте, – произнесла Дэм Таллиан с издевательской вежливостью.

Звенящим от гнева голосом ей ответил Итильдин:

– Вы насмехаетесь над любовью, леди, а это значит, вы никогда ее не знали. Судьба накажет вас за это, помяните мое слово.

– Что ты знаешь о любви, эльф! – чародейка даже приподнялась, уперевшись в подлокотники трона, теряя свою напускную холодность. – Воображаешь себя опытным, много страдавшим? Я старше тебя и познала куда больше лишений, чем ты можешь себе представить. Ты был разлучен со своим возлюбленным – сколько, год? И уже требуешь, хнычешь, грозишься, хотя уж Древний-то народ должен быть привычен к терпению. А мне осталось ждать побольше, чем тебе. Триста сорок три года семь месяцев и шестнадцать дней, – она не сделала паузы для подсчета. Как будто всегда, каждый день помнила точную цифру. – Я делаю вам королевский подарок – берите того Альву, который вам больше нравится, и убирайтесь. Даю вам неделю на размышления.

И она исчезла в вспышке голубого пламени. Альва в алом камзоле немедленно занял ее трон и развалился в нем, закинув ногу на подлокотник.

– Вы же знаете, что я настоящий, – сказал он надменно, задирая подбородок. – Только вам не хочется в это верить. Не тратьте время на уговоры, я все равно не собираюсь покидать эту уютную башню. Впрочем... – он провел рукой по бедру, – кое-какие аргументы я готов выслушать...

Альва в цепях тихо рыдал у колонны.

Альва в синем мундире подошел к Хатталю, безмолвно держащему в руках поднос с вином, и осушил полный бокал, не отрываясь.

Хатталь смотрел через его плечо, и в глазах его было сочувствие. Сожаление. Горечь. Можно было поставить что угодно: он не слишком доволен своей службой и своей хозяйкой. Может быть, в его лице они найдут союзника против Дэм Таллиан.

Беглое дознание показало, что все три кавалера Ахайре обладают вполне точными знаниями о своем прошлом, а если что-то и забыли, то не больше, чем мог забыть настоящий Альва. Тот, что казался самым живым и близким, в гвардейском мундире, хлестал вино абсолютно так, как это делал Альва, и абсолютно так же вредничал, отказываясь отвечать на вопросы. Однако было понятно, что ответы он знает.

Когда Итильдин рискнул задать пару вопросов, на которые он и сам не знал ответа, например, какие цветы выращивала матушка Альвы в цветнике их фамильного поместья, они тоже не стушевались.

– Флоксы, – лениво протянул Альва в красном. – Глупые цветы.

– Анютины глазки и бархотцы, – отозвался Альва в цепях.

– Идиоты, – пожал плечами Альва в мундире. – Это были тигровые лилии. Она всегда говорила, что они напоминают ей отца. Вам еще не надоело? Я знаю способ лучше.

Он прижал эльфа к стене и принялся целовать взасос с таким пылом, что Хатталь со стуком поставил поднос и сквозь зубы проворчал:

– Чертовы извращенцы.

Кинтаро с трудом поборол желание заехать ему в зубы. Вместо этого он двинулся к трону Дэм Таллиан. Альва в алом камзоле взвизгнул и спрятался за трон.

– Н-не п-подходи! – крикнул он, как будто это могло остановить варвара.

Несколько обманных движений, и Кинтаро поймал его, без труда удерживая одной рукой за оба запястья, а другой за затылок. Альва сопротивлялся, тяжело дыша, но его сопротивление выглядело не особенно убедительно, особенно когда он застонал в рот Кинтаро и обмяк, прильнув к нему всем телом.

– Сволочь. Грязный варвар. Животное, – шептал он в перерывах между поцелуями, и это звучало, как просьба трахнуть его здесь и сейчас.

Это был Кинтаро, кто прервал поцелуй и расцепил руки, хотя ему понадобилось все его самообладание. Отрезвила только мысль о данном обете. Это мог быть Альва. А мог и не быть. Почему-то мысль о том, чтобы переспать с другим человеком в теле рыжего, была омерзительной.

Он оттащил Альву номер три от Итильдина и схватил эльфа за руку.

– Пойдем. Надо поговорить.

Хатталь проводил их обратно в комнату на нижнем этаже. Он взялся было заправлять постель, но Итильдин отстранил его и улегся лицом вниз на кровать, доведенный отчаянием до предела физических сил. Кинтаро сел рядом, поглаживая его по спине, по распущенным волосам. Прикосновение к эльфу успокивало его самого, помогало собрать разбегающиеся мысли.

– Слушайте, мне правда жаль, что так вышло, – сказал Хатталь неловко, стесняясь своего сочувствия.

Кинтаро взглянул на него зло.

– Ты же знаешь, который из них настоящий.

– Знаю, – согласился фарри. – Но вам не скажу. Это ваш квест.

– Я знаю много способов развязывать язык, – Кинтаро встал и теперь был лицом к лицу с Хатталем, угрожающе нависая над ним. Кулаки его сжались.

Хатталь не выглядел испуганным. Он вызывающе посмотрел на степняка, пожал плечами.

– Попробуй. У меня найдется, чем охладить твой пыл. Думаешь, ты крутой, да, вождь? Может, у себя в степи ты крутой, но только не здесь.

– Оставь его, Кинтаро, – сказал с кровати Итильдин. – Он наверняка под заклятием. Не сможет рассказать, даже если захочет.

– Слушай своего любовничка, вождь, у него есть мозги, – подтвердил Хатталь.

– Тогда почему бы тебе не убраться отсюда? – раздраженно спросил Кинтаро, садясь на кровать.

– Клянусь бородой Пророка, твоя тупость не знает границ. Только представь: я тут торчу уже хрен знает сколько времени, света белого не вижу, ни одного человеческого лица, кроме хозяйки и ее хахалей. И тут появляетесь вы. Не бог весть что, конечно, но на безбабье и рыбу раком, как говорится.

Кинтаро обнаружил, что губы его против воли растягиваются в улыбку. Безграничное нахальство фарри чем-то даже ему импонировало.

– Хочешь, расскажу, как трахал вашего халиддина?

– А я расскажу, как трахал вашего рыжего. Шучу-шучу! – замахал он руками, видя, как в глазах степняка нарисовалось обещание скорой и мучительной смерти.

В ближайшие пару часов они еще не раз и не два гавкали друг на друга, но в целом беседа прошла в мирной, дружественной обстановке, как принято выражаться в дипломатических кругах. К концу вечера у эльфа и варвара уже было чувство, что они знают Хатталя чуть ли не всю жизнь. В обмен на новости о внешнем мире (правда, устаревшие в лучшем случае на полгода, а то и больше) он насплетничал с три короба, но не рассказал ничего из того, что бы они не знали или предполагали. Выйти из черной башни можно только через магический портал, который кавалер Ахайре ставить еще не умеет и нескоро научится, – ну, и пешочком по льду замерзшего моря, как они, собственно, и пришли. Им еще повезло, что Дэм Таллиан подкинула им всего трех одинаковых рыжих, а могла бы и тридцать трех, не зря она носит титул Мастера Иллюзий, который дают не за красивые глаза. Еще она носит титул Леди Моря, в отличие, скажем, от Озерной Леди или Речного Царя; море – источник ее силы, энергетический канал, поэтому она возводит свои жилища среди волн и украшает себя всякими там дохлыми рыбками и мокрыми водорослями. Дэм Таллиан, как и положено Высшему магу, никогда не опускается до прямой лжи, зато мастерица полуправд и недомолвок, что позволило ей подловить беднягу дворянчика так ловко, что комар носа не подточит.

О своей хозяйке он говорил с обычной для слуг фамильярностью, не без хвастовства, как будто сам был причастен к ее могуществу. Долго рассуждал о фаллических символах в магической культуре, о волшебных посохах и больших черных башнях, пока Кинтаро не сказал, подмигнув:

– Ну давай уже достанем и померяемся. Сразу предупреждаю: у меня больше!

– Бескультурщина! – припечатал его Хатталь, едва сдерживая смех.

Он был вовсе не такой ханжа и грубиян, каким хотел показаться при первой встрече. Если кто-то и мог оказать им помощь, то только он. Но когда они пытались задавать наводящие вопросы об Альве, он ловко переводил разговор на другое или хмуро умолкал. Застать его врасплох было трудно, Хатталь говорил ровно столько, сколько собирался сказать, и ни словом больше.

– Он слишком крепко себя держит, – сказал задумчиво Итильдин, когда они остались одни. – Не хочет расслабиться. Нам надо его разговорить. Приручить. Разгадку он нам дать не сможет, а вот пару ключей подбросит.

– Приручить? Как же, интересно?

– Не знаю пока. Ты же у нас специалист по совращению фарри.

– Этот какой-то уж слишком упертый.

– Из того, что я знаю о магах, можно заключить, что у них слуги быстро теряют предрассудки. Он что, совсем тебе не нравится?

– Да как сказать... Я клятву дал, между прочим.

– Если дело не выгорит, эту клятву тебе придется соблюдать до скончания века.

– Поверить не могу, что ты – чистый целомудренный эльф – уговариваешь меня пойти налево.

– Поверить не могу, что тебя – развратного ненасытного варвара – приходится уговаривать.

В итоге они сошлись на том, что попробуют фарри напоить, а там как получится.

День и ночь на Краю мира были понятиями условными, с трудом поддающимися подсчету. Однако Дэм Таллиан позаботилась о том, чтобы не попасться на собственную уловку, и снабдила гостей песочными часами с шестью делениями, по числу дней недели. Вместо песка в часах были крошечные жемчужины. С тихим стуком ударяясь о стеклянную колбу, они отмечали бег неумолимого времени. Первое деление уже было пройдено, и до середины второго оставалось немного, когда Итильдин с Кинтаро снова взялись за свое расследование.

На этот раз они попробовали отключить логику и действовать на уровне интуиции, ощущений, чутья. Однако все попытки применить особые способности словно наталкивались на глухую стену. Без сомнения, Дэм Таллиан позаботилась о том, чтобы в их распоряжении было только пять обыкновенных человеческих чувств. И даже провидческий дар Итильдина был бесполезен, поскольку никому из них не грозила смертельная опасность.

На вид, запах, вкус, слух и ощупь все три кавалера Ахайре казались идентичными, как близнецы. Лишь по характеру они слегка различались. Это ничего не давало – настоящий Альва был переменчив, как погода в начале осени, и мог выбрать для себя любую линию поведения. Приходилось признать, что нет никакого способа узнать наверняка, который из трех настоящий. Только угадать случайно.

Дэм Таллиан была хитра, как демон. Вместо цепей и оков она использовала слова и договоры, иллюзии и обман. Можно порвать цепи, сломать оковы, вырваться из заточения силой или хитростью. Но трудно бороться с туманом, окутавшим тебя, скрывшим верную дорогу, отнявшим ясность ума и уверенность в своих силах.

Кинтаро был мрачен, и эльф понимал его без слов. Каково думать, что твою любовь может подделать какая-то чародейка, да еще так искусно?

Мрачность степняка объяснялась еще и тем, что все три рыжих совершенно одинаково воздействовали на его половую функцию, а значит, он возбуждался в тройном размере. Но по-прежнему отказывался упасть в кровать с любым из них, пока не станет ясно, кто есть кто. Кинтаро бы никогда не сознался, но его преследовал страх увидеть, как в самый неподходящий момент Альва в его объятиях превращается в кого-то другого. Или во что-то другое.

Для успокоения нервов он решил устроить разврат и пьянку. Но Хатталь неожиданно заартачился.

– Мы не пьем вина, Пророк запрещает.

– Ага, вы пьете самогонку из кактусов!

– Это нам Пророк не запрещает. Нельзя только перебродивший сок виноградной лозы. Зато можно кумыс и кхамру.

– Просто он писал свои правила, когда кхамру еще не придумали. А то бы добавил. Это все равно что запретить трахаться в задницу, а минет разрешить.

– Ну, так, в общем, и есть. Неверного трахнуть – грех небольшой. Сто раз прочел молитву и очистился. Но я с мужиками не сплю и в рот не беру... Спиртного, болван!

Кинтаро неприлично заржал. Подобные оговорки в своем присутствии он расценивал как завуалированное приглашение. Поэтому, когда фарри направился в купальню, он выждал некоторое время, подмигнул Итильдину и вошел следом.

Парень стоял, упираясь в умывальник, и разглядывал себя в зеркало.

– Что, меряться пришел? – успел он сказать, прежде чем был прижат к стене, и рот его Кинтаро запечатал своим.

Хатталь начал вырываться, но степняк прижал его крепче, сунул колено между ног и присвистнул. У фарри стоял, как боевое знамя.

– На себя самого, что ли, так завелся? – насмешливо осведомился Кинтаро, дыша в ухо Хатталю и тиская его за задницу.

– Пусти, – прошипел тот, извиваясь. – Я не хочу.

– Хочешь. От тебя так и несет похотью, фарри.

Хатталь отвернул лицо, и Кинтаро принялся целовать его в шею. С губ парня сорвался предательский стон, по телу прошла дрожь.

– Давно не было мужика, лапочка? – вкрадчиво прошептал степняк, одной рукой пытаясь развязать широкий кушак Хатталя.

Судя по прошлому опыту, примерно сейчас жертва должна обмякнуть и прекратить сопротивление, а то и накинуться с ответными ласками.

Но не тут-то было. Хатталь с неожиданной силой стиснул его запястье, и пальцы его впились в кожу, причиняя невыносимую, обжигающую боль. От неожиданности Кинтаро отпрянул, выругавшись сквозь зубы. Посмотрел на свою правую руку и в первый момент глазам не поверил. На коже пламенели ожоги – следы от пальцев.

Глаза Хатталя горели. В прямом смысле слова. Расширенные зрачки полыхали желто-оранжевым пламенем.

– Это заклинание называется «рука Ашурран», – сказал он насмешливо. Теперь была его очередь глумиться.

– Гляжу, ты прямо сгораешь от страсти, – скаламбурил Кинтаро, снова приближаясь к нему плавным движением хищника. – Хочешь разжечь мой пыл?

– Ты здорово рискуешь, вождь. Я тебе задницу надеру.

Степняк задрал бровь:

– Вот так бы сразу и сказал, а то: не хочу, не хочу...

– Я тебе яйца оторву и в глотку засуну! – прошипел фарри. Его арисланский акцент совсем исчез.

Кинтаро объяснил ему просто и доступно, что именно и кому он сейчас сам засунет в глотку.

Хатталь кинулся на него, и они сцепились.

Он был быстр, как пляшущие языки пламени, горяч, как огонь в горне, и через пять минут уже Кинтаро был прижат к полу, а Хатталь тискал его за задницу и дышал в ухо.

– Хочешь меня? Сейчас ты меня получишь, – промурлыкал он, пытаясь стащить со степняка штаны.

Самое ужасное было то, что Кинтаро весь горел от возбуждения, и грубые прикосновения фарри будили в нем звериную похоть. Отдаться тому, кто оказался сильнее в схватке, не стыдно ни по обычаям эссанти, ни даже по законам джунглей, которые вошли в его плоть и кровь после метаморфозы в оборотня. Но Кинтаро терпеть не мог подчиняться силе. Поэтому он стиснул зубы, напрягся и отчаянным рывком отшвырнул от себя Хатталя.

Тот оказался на ногах едва ли не раньше Кинтаро.

– Целку корчишь, вождь? – сказал, усмехаясь. – Чтобы посильнее меня завести?

Кинтаро, тяжело дыша, прожигал его глазами. Они тоже горели желтым огнем – огнем зверя. Хатталь поманил его пальцем.

– Иди сюда, киска.

Невыносимо. Проклятый фарри украл его роль, говорил его словами, взял над ним верх, практически поимел!

– Если что, дверь у тебя за спиной, – подсказал, ухмыляясь, Хатталь.

Тоже собственная реплика Кинтаро; скольким надменным столичным аристократам, вопившим: «Наглец, руки прочь!» – он отвечал: «Дверь у тебя за спиной, детка!» Альва спросил его, наслушавшись подобных рассказов: «Ну хоть один-то сбежал?» – «Нет, ни один».

Кинтаро сбежал. Как ошпаренный, выскочил за дверь.

– Как надумаешь, обращайся, – сказал ему в спину Хатталь невыносимо самодовольным тоном.

Степняк чуть не взвыл от ярости.

Оставшееся время Хатталь ни словом не упоминал об инциденте. Только иногда поглядывал на Кинтаро, будто раздевая глазами. Уходя, выманил его в коридор:

– Вождь, на пару слов.

Но вместо пары слов урвал поцелуй, который был слишком долгим и жарким для взятого силой.

Третий день принес много сюрпризов. Для начала Альву номер два вытащили из петли. Никакого вреда он себе причинить не смог, потому что был под магической защитой. Это значило, что отточенное лезвие не оставляло на его коже следов, и если бы даже он выпрыгнул с верхней площадки башни, то ни одной шишки бы себе не набил.

– Как еще мне доказать, что я настоящий? – рыдал он, уткнувшись в плечо сердобольного Итильдина.

Кинтаро наблюдал мизансцену с видимым неудовольствием, прислонившись к стене и засунув большие пальцы за ремень.

– Этого я, пожалуй, не возьму, – сказал он вполголоса, с оттенком брезгливости.

– Щенков, что ли, выбираешь? – так же вполголоса возмутился Хатталь. – Между прочим, только этот рвется пойти с вами.

– Мало ли кто куда рвется.

– А ты бы подумал, чего хочет твой рыжий. Его желания с твоими могут не совпадать, тебе это в голову приходило?

– Если бы он мог выйти и послать нас обоих к черту, твоей хозяйке не понадобилась бы вся эта канитель.

– Молодец, соображаешь. Ну, а если... – Хатталь помедлил, – ...он хочет вас испытать? Узнать, что вы любите больше – его самого или ваши представления о нем?

Кинтаро открыл было рот, чтобы возразить, и понял, что ему нечего сказать. Зато фарри явно сказал больше, чем собирался. И решил незамедлительно сменить тему, небрежно бросив:

– Я с ним спал пару раз, еще когда он только здесь появился.

– Всего пару? – чужим голосом отозвался Кинтаро, отворачиваясь.

– А я думал, ты кинешься меня полосовать, если узнаешь.

– С чего бы? Ежу понятно, это он тебя совратил. Надо же ему с кем-то трахаться, пока нас нет.

Заткнуть Хатталя было не так-то легко.

– Он клевый. Понятно, почему ты так хочешь его вернуть.

Кинтаро развернулся и посмотрел на Хатталя в упор.

– По-твоему, я поперся за тридевять земель только потому, что с рыжим хорошо в постели?

– Так почему?

– Потому что я его люблю.

– А ты ему когда-нибудь это говорил? Держу пари, что нет. Такие, как ты, вечно корчат из себя суровых мачо.

– Таких, как я, цивилизованные люди называют суеверными дикарями, – сказал степняк резко. – Но у цивилизованных людей предрассудков и суеверий не меньше. Например, что надо обязательно говорить о любви. Для таких, как я, любовь – она как солнце, как ветер, как вода. Она просто есть, – Кинтаро помолчал и добавил: – Если уж на то пошло, Альва тоже никогда не говорил, что любит меня. Я сам это знаю. Потому и не отступлюсь.

На этот раз Хатталь не нашелся, что сказать.

Белая тронная зала оказалась пустой, но после недолгих поисков два прочих кавалера Ахайре обнаружились в неприметном алькове, и положение, в котором их застали, было абсолютно недвусмысленным.

– А что, я всегда мечтал сам себя трахнуть, – задиристо сказал тот, что был сверху. Поскольку оба были полураздеты, определить, который это номер, первый или третий, не представлялось возможным.

Итильдин буквально прилип к ним взглядом, но степняк отодвинул его и задернул занавески. Он не любил быть пассивным наблюдателем.

– Интересно, как делаются такие иллюзии? – сказал задумчиво эльф. – Обман зрения и прочих чувств? На самом деле там, за занавеской, никого нет? Или это заклинание личины?

– Это заклинание подобия, – не удержался Хатталь, на что эльф и рассчитывал. Легко уклониться от прямого вопроса, но мало кому удается смолчать, когда есть возможность блеснуть эрудицией. – Берется нормальный человек, из плоти и крови. Чем он больше похож, внешне и по характеру, тем лучше приживется иллюзия. Потом он не помнит, что с ним было. Ведет себя в точности как тот, в кого его превратили.

– Откуда он знает, как надо себя вести?

– А он и не знает. Просто делает то, что от него ждут. Как бы читает мысли.

– Тогда почему они ведут себя по-разному?

– Так подобие же, не полное соответствие. Кто-то одни черты берет, кто-то другие.

– А может человек под заклинанием подобия сохранить свою настоящую личность? – спросил Итильдин под влиянием внезапного озарения.

– Может, отчего нет. Если тот, кто наложил чары, захочет. Но человек все равно будет вести себя так, как ему положено по роли.

Закрывшись со степняком в комнате, эльф долго и жарко трахал ему мозги на пушистом ковре перед камином.

– Хатталь дал нам ключ! – блестя глазами, говорил Итильдин. – Прежде я думал, что каждый из трех – персонификация противоречий реального Альвы... в нем уживаются совершенно разные желания и стремления, какая-то часть его хочет вернуться к нам, какая-то – остаться с Дэм Таллиан. Я думал, можно выбрать любого или всех сразу. Но это неверно, теперь я понял. Я начал подозревать, еще когда вы разговаривали там, у окна, когда ты говорил, что любишь Альву. Понимаешь, Таро, эти подделки скованы нашими мыслями, они не могут выйти за рамки наших представлений об Альве. У нас в голове сложился определенный его портрет. Но личность – нечто большее, чем набор черт лица и характера. Все меняются, даже Древние, а уж вы, люди, делаете это вообще молниеносно. Мы должны найти того, кто изменился за год, перестал быть тем Альвой, которого мы знаем. Только настоящий Альва может удивить нас, быть другим, непривычным, неожиданным. Совсем не похожим на прежнего.

– Тогда либо первый, либо второй. Третий уж больно похож, прямо мороз по коже, – подытожил Кинтаро. – Но подстава в том, что ни первый, ни второй мне не нравятся. Они слишком... чужие.

– Может, правильный ответ заключается в том, чтобы предоставить выбор самому Альве? Он наверняка знал, что собирается сделать Дэм Таллиан, и подыскал бы способ привлечь наше внимание.

– Если б хотел, – мрачно закончил степняк. – Может, Хатталь прав, и он просто сомневается в нас, проверяет. Тьфу, легок на помине!

– Все мучаетесь, мозгами скрипите? – жизнерадостно сказал Хатталь, просовывая голову в дверь. – Да киньте монетку, и дело с концом.

– С тремя сторонами монеток еще не придумали, – Итильдин посмотрел на фарри из-под ресниц, прикидывая, как бы половчее развести его на очередную подсказку.

– Хватит и двух. Орел – «ну его нахрен», решка – «ну его в баню».

– Тебе делать, что ли, нечего? – спросил Кинтаро беззлобно. – Что ты здесь-то все время ошиваешься?

– А тебе жалко? – Хатталь, не дожидаясь приглашения, вошел и уселся рядом с ними на ковре, скрестив ноги. – У меня договор с Дэм Таллиан насчет вас.

– Что еще за договор?

Парень хитро прищурился.

– Поцелуешь – скажу.

Пожав плечами, Кинтаро привстал и только собрался запечатлеть на его губах поцелуй, как Хатталь уточнил, ухмыляясь:

– Не сюда.

Кинтаро ругнулся и лег обратно. Итильдин не сдержался – прыснул.

– Ну ладно, просто так скажу. Я тоже хочу отсюда свалить. Хватит с меня этой службы. Дэм Таллиан обещала меня отпустить, если вы меня с собой заберете.

– Дался ты нам, – проворчал степняк.

– Если поможешь нам узнать настоящего Альву, почему бы не забрать, – сказал рассудительный Итильдин.

– Ты не понял. Если заберете меня с собой вместо Альвы.

Кинтаро присвистнул:

– Совсем охренела магичка! Без мазы, парень. Прощайся с волей.

– Ну вот, и я так же подумал, – беззаботно сказал Хатталь. – Может, ты мне хотя бы отсосешь по-быстрому?

Прозвучало это так похоже на степняка, что Итильдин вздрогнул и вскинул глаза на Хатталя.

– Может, я подойду? – спросил он, подчиняясь неведомому порыву.

– А я думал, ты недотрога, как все Древние.

Вместо ответа Итильдин начал подчеркнуто медленно расстегивать ворот туники. Стянул ее через голову. Положил руки Хатталю на плечи и коснулся его губ своими, сначала легко, дразняще, потом сильнее, раскрывая их языком. Кинтаро посмотрел-посмотрел, не выдержал и запустил руки Хатталю под рубаху.

– Я понял, – сказал фарри, переводя дух. – Вы хотите меня совратить и выведать секреты Дэм Таллиан.

– Мы просто хотим трахаться, – честно сознался Кинтаро.

Одной рукой Хатталь развязал пояс шаровар, а другой пригнул его голову вниз. Ощутив влажный рот степняка на своем члене, фарри всхлипнул и выгнулся. Должно быть, и правда у него давно не было мужика. Воспламенился он мигом. Даже зрачки снова запылали. С той же нечеловеческой силой толкнул Кинтаро на ковер, на колени и локти, содрал с него и с себя штаны, наскоро подготовил и вошел.

Итильдин, обнаженный, лег на спину, и Кинтаро взял его в рот.

Фарри был хорош, очень хорош. Он умел доставлять наслаждение. Кинтаро подчинился его ритму, не забывая ласкать эльфа. Кончая, Хатталь прижался щекой к его спине, шепча на фарис: «Ана бахабэк... ана бахабэк...»

Потом они умудрились, не вставая с ковра, подкинуть дров в камин и укрыться стащенной с кровати медвежьей шкурой. Темнокожий Хатталь в полумраке казался невидимкой, только белки глаз блестели; но он почти сразу закрыл глаза и провалился в сон, позволив себе, наконец, расслабиться. Эльф и степняк последовали его примеру.

о том как Кинтаро и Итильдин поехали за Альвой и остались ночевать у родителей Кинтаро.

ЭКЛИПСИС

Перевал

- Лошадей-то купить? А у Степняка из Неречи. Он и вяленкой торгует, и снарягой для гор. Ну, Китсунэ-Степняк, у него еще сын старший на Гильдебрандовой дочке женат, который держит триста акров земли к востоку от Гилленхала. А Нереча - она отсюда милях в двадцати. К завтрему будете. Там спросите, вам любой укажет, где Степняк живет, - пояснил словоохотливый крестьянин. - А вы-то сами не родич ему будете? - внезапно заинтересовался он, приглядываясь к собеседнику. - Уж больно с лица похожи.

- Типа того, - буркнул тот, поспешно ретируясь в дальний угол, где его спутник, закутанный в плащ по самые уши, сидел над кружкой горячего вина со специями.

- Нет, ты слышал, а? "Китсунэ-Степняак из Нереэчи", фу-ты ну-ты, - передразнил Кинтаро тягучий говорок местных жителей. - Их же сынки меня в детстве черножопым обзывали.

- Это они сгоряча, - с серьезным видом отозвался Итильдин. - Я могу в любой момент засвидетельствовать, что данное выражение не соответствует реальности.

Кинтаро фыркнул, едва не расплескав вино, а потом мысли его вернулись к первоначальному предмету.

- Надо же, купцом заделался, лошадником... - пробормотал он себе под нос. - Двадцать миль - крюк недальний... Ладно, едем. Все равно лошади нужны. Ты как?

- С тобой. Заодно посмотрю, каким ты будешь в старости.

Кинтаро усмехнулся:

- Я до старости не доживу, радость моя. Хочешь пари?

Они допили вино и отправились на конюшню, седлать лошадей. Кинтаро беспрерывно хмурился и молчал, будто какая-то мысль его мучила. И Итильдин догадывался, какая.

- Нам ведь необязательно ездить в Неречу, - сказал эльф бесстрастно, как обычно, но ласковый жест, которым он коснулся руки Кинтаро, противоречил тону. Степняк отвел глаза, и Итильдин добавил тихо: - Среди тех, кто голосовал за мое изгнание из Грейна Тиаллэ, был мой отец.

- И ты бы не захотел лет через... сто посмотреть ему в глаза?

- Глаза своего отца я вижу в зеркале. Как и ты, вероятно. Ничего, что бы мы уже не знали, они нам не скажут.

Кинтаро несколько секунд смотрел на него в упор, а потом притянул к себе и поцеловал обжигающе горячими губами.

- Оденься потеплее. Скоро пойдет снег.

Меньше чем через час действительно начался снегопад. Порывами налетал резкий холодный ветер, бросал в лицо пригоршни снежинок. Они таяли, падая в дорожную грязь, и скоро дорога стала похожа на черную ленту, петляющую среди белых холмов.

Итильдин поежился. На жарком Юге он уже успел забыть, что такое снег, да и раньше видел его нечасто, даже в Криде. Кинтаро же, казалось, холод был нипочем. Он ехал молча, погруженный в воспоминания, откинув капюшон плаща и подставив лицо ветру. Неласково родные места встречали младшего сына Китсунэ-Степняка. Он не узнавал окрестностей, наполовину скрытых порханием снежинок - должно быть, никогда не ездил здесь, но шестое чувство безошибочно вело его в Неречу, словно она была магнитом, а он - иголкой. Даже закрыв глаза, он не сбился бы с пути.

Уже стемнело, когда за очередным поворотом наконец открылась широкая долина с россыпью редких огоньков. Похоже, деревня стала куда богаче. Раньше в зимнюю пору жители ложились спать засветло, чтобы не жечь зря свет. Может быть, и... Китсунэ-Степняк с семьей еще не спит. Даже мысленно Кинтаро не мог назвать его отцом.

Сердце его тяжело заворочалось в груди, когда он разглядел приземистый темный дом на отшибе. К нему пристроили второй этаж, но очертания все еще были узнаваемы. Подъехав к дому, он отметил, что пристройки тоже разрослись. Вот этой большой конюшни с примыкающим к ней сеновалом не было точно. Сколько лет, больше пятнадцати?... Эти здоровенные волкодавы, с глухим рычанием натягивающие свои цепи - дети Клыка с Рваным Ухом? Или внуки? А мальчишка, посланный к воротам - кто? Младший брат, племянник? В маленькое окошечко лица его было не разглядеть.

Кинтаро нетерпеливо стукнул в ворота кнутовищем:

- Скажи хозяевам - мы путешественники, хотим переночевать и купить лошадей. Заплатим золотом.

Слово "золото" в Илмаэре всегда обладало магическим действием. Приятно видеть, что ничего не изменилось - мальчишка кинулся в дом со всех ног, не забыв, правда, плотно прикрыть окошечко. Он быстро вернулся и распахнул перед путешественниками ворота. Кинтаро въехал на широкий двор, стараясь сохранять на лице невозмутимое выражение. Он спешился, не глядя бросил поводья мальчишке и пошел к дому, спиной чувствуя, что Итильдин идет следом.

- Здравствуйте, хозяева, - Кинтаро остановился на пороге большой горницы, где когда-то в страду за дубовый стол садилось пятнадцать человек - родители, дети, батраки, гости. - Единый бог вам в помощь! - традиционное илмаэрское приветствие вырвалось само, будто не было этих пятнадцати лет.

- И тебе того же, мил человек, - степенно ответил черноволосый плечистый мужчина, сидящий у очага с трубкой.- Садись к столу, рассказывай: кто будешь, откуда. Жена, принеси гостям поесть.

Он постарел, но Кинтаро узнал его сразу. Все еще заплетает волосы в косы по степному обычаю. Но трубка у него была короткая, не степная, и кожаная одежда - как у пастухов, не кочевников. Зато два высоких парня, возившиеся у стола с упряжью, стригли волосы коротко. Должно быть, это Хэйтаро и Сэйтаро, погодки, похожие, как близнецы. Они старше - на сколько? Года на два, на три... А эта бледная женщина с огромным животом - сестра... младшая... он даже не помнил, как ее зовут. Старших, должно быть, давно выдали замуж... А где Ахтаро с Гильдебрандовой дочкой? Может, это его мальчишка открыл им ворота?

Китсунэ - отец! - обшарил его цепкими черными глазами, бросил взгляд на длинный меч за спиной.

- Давненько я не видал воина с атаринком, - сказал он медленно.

Говорил он так же, как местные: растягивал слова, упирая на гласные, и даже отзвука гортанного степного акцента не осталось в его речи.

Следовало что-то ответить, назваться, но слова застряли у Кинтаро в горле. Он вдруг понял, что не заготовил никакой легенды и понятия не имеет, что сказать людям, которые когда-то - тысячи, тысячи лет назад - были его семьей.

И тогда только худенькая старая женщина с фигурой подростка и совершенно седыми волосами ахнула и прижала руку ко рту, не сводя с Кинтаро взгляда. Он криво улыбнулся, она с криком бросилась ему на грудь, и все оказалось просто.

В горнице стало шумно и как-то тесно. Угощение, выпивка, хлопки по плечам, по спине, возбужденные голоса, вопросы со всех сторон - Кинтаро едва успевал отвечать. Замолчали они лишь ненадолго - когда Итильдин снял плащ и присел к столу, опустив ресницы.

- Хороша игрушка! - крякнул отец. - Твоя? Эй, постой, да это парень!

Эльф и бровью не повел, зато Кинтаро самодовольно ухмыльнулся. Он уже справился с первоначальным волнением и теперь предвкушал, как небрежно вставит в разговор: "Когда я был вождем эссанти..." Да и своей серебряной куколкой грех было не похвалиться. Вот был бы с ними еще и рыжий... Вдвоем его любовники производили на людей убойное впечатление. Кинтаро, впрочем, сомневался, что старшие братья способны оценить их по достоинству, но отец-то родился и вырос в Дикой степи, понимает, что к чему. Даже после стольких лет, прожитых в пуританском Илмаэре, что-то должно было остаться... Но тут Кинтаро с удивлением отметил, что Хэйтаро и Сэйтаро бросили на стройную фигурку эльфа отнюдь не равнодушные взгляды. Он внимательнее пригляделся к братьям. Друг на друга они смотрели очень неоднозначно, прижимались то плечом, то коленом... а уж когда Кинтаро увидел, как рука одного братца как бы невзначай стиснула задницу другого, он больше не сомневался. Неудивительно, что они не женаты. И отец это терпит? Может, поощряет, на старости лет вспомнив степные обычаи? От кого же, черт возьми, беременна сестрица? Никого похожего на зятя здесь не заметно. Нагуляла, как пить дать... Позор по илмаэрским понятиям, но, видать, Китсунэ-Степняк уже так разбогател, что плевать хотел на мнение соседей. А самый старший, Ахтаро, как выяснилось, живет в семье жены, единственной дочки богача Гильдебранда, и тот уже назначил его наследником... Было здесь что-то странное, чего Кинтаро никак не мог понять, будто бы не хватало пары кусочков для того, чтобы головоломка сложилась... Мальчишка, между прочим, оказался не братом и не племянником, а батраком. Достаточно было только взглянуть на него при свете - худой белобрысый паренек, ни следа степной породы, подавляющей любые прочие корни. "От степняка рождается только степняк", - говорили эссанти. Для своих лет мальчишка уж больно запуганный, смотрит затравленно... Батрак - зимой? Да еще такой заморыш? Поглядев, как мальчишка шарахается от отца с братьями, как осторожно, бочком пристраивает тощую задницу на скамейке, Кинтаро чуть не расхохотался. Вот он, кусочек головоломки. Ах, стервецы, как устроились, не придерешься!

Он успел выжрать добрых полбутыли самогона на пару с отцом и братьями, в подробностях обсудить, чего, сколько и почем он собирается купить, но на вопросы о своем прошлом и будущем отвечал уклончиво. Насчет того, что погнало его в горы в компании эльфа, он не моргнув глазом соврал, будто Крида платит огромные бабки за карту северных отрогов Хаэлгиры. Ему безоговорочно поверили, потому что в представлении илмаэрцев кридане всегда были немного чокнутыми. Наконец Кинтаро принялся демонстративно зевать, и мать засуетилась, соображая, куда положить его с "другом". После небольшого совещания им постелили на сеновале рядом с конюшней. Несколько десятков живых мохнатых грелок обеспечивали там тепло даже зимой.

Чувствуя себя пьяным и вымотанным, Кинтаро рухнул на тюфяк, покрытый шкурами, и постарался закопаться в них поглубже. Ему ужасно хотелось спать, и от этого желания не отвлек даже эльф, сбросивший куртку и улегшийся рядом, касаясь плечиком в тонкой рубашке степняцкого бока. Конечно, Кинтаро никогда своего не упускал. Еще пару часов назад он под предлогом "проверить лошадей" вытащил Итильдина в конюшню, прижал к стене и отымел по полной программе, чтобы не ждать, пока их положат спать в доме, рядом с любопытными ушами и глазами. Решив обязательно повторить утречком, Кинтаро сгреб эльфа в охапку и отключился. На пару минут, не больше.

Он очнулся мгновенно, когда эльф затряс его за плечо.

- Кинтаро, проснись!

Кинтаро зашарил рядом с собой в поисках меча, но тут же сообразил, что никакой опасности не чувствует. Продирая глаза, он взглянул на эльфа.

- Что такое, куколка?

Узкое личико смутно белело в темноте, выражения его разобрать было невозможно, но голос был напряженным:

- Они его насилуют! Вдвоем!

- Кого? - не понял Кинтаро.

- Мальчика.

- А, этого... Ясен пень, зачем еще работник зимой...

- Ну проснись же!

- Да погоди ты, не пори горячку. С чего ты взял?

- Я слышу. В конюшне.

- Ну у тебя и уши, - пробормотал Кинтаро, зевая. - Может, еще скажешь, в какой позе?

- Скажу, - голос Итильдина стал злым. - Один спереди, другой сзади. Ты что, так и будешь тут лежать?

- Куколка, кто и как батрачит в этой стране, нас не касается.

- Это ребенок!

- Какой, к черту, ребенок! У него скоро усы начнут пробиваться. Пусть радуется, что на зиму оставили и кормят на халяву.

- Если ты ничего не сделаешь, я сам туда пойду! - эльф вскочил на ноги.

Кинтаро поймал его за руку и толкнул обратно.

- Сиди уж, - процедил он сквозь зубы, начиная злиться, и потянулся за сапогами. - Какого черта ты просто не заткнул уши?

- Тебе все равно, варвар? Десять лет назад на его месте мог быть ты! - прошипел Итильдин.

Кинтаро усмехнулся.

- Вот это вряд ли.

Не затрудняя себя лестницей, он спрыгнул с сеновала и направился в конюшню. Злой, как степной волк.

Завернув за угол, он услышал те самые звуки, которые взбудоражили Итильдина - влажные шлепки плоти о плоть, возгласы и смешки мужчин. Парнишки слышно не было. Ну конечно, с занятым-то ртом... Пройдя еще немного, он их увидел.

Мальчишку положили животом на пустые ясли и пялили, как говорится, в два смычка. Тощее тело вздрагивало от сильных, грубых толчков, штаны были спущены к лодыжкам, рубашка задрана чуть ли не на голову. Один из братьев держал мальчишку за узкие бедра и насаживал на себя, а второй вцепился ему в волосы и трахал в рот. Во всей картине ни на грош не было того, что называется обычно обоюдным согласием. От взгляда Кинтаро не ускользнули ни синяки на ребрах мальчишки, ни дорожки слез на щеках, ни абсолютно неудобная поза. На его глазах тот, что был сзади, шлепнул мальчишку и приказал, тяжело дыша:

- Шевели задницей, овечка... а то шею сверну!

Кинтаро отстраненно подумал, что если бы братья и правда попытались проделать с ним нечто подобное, им бы очень не понравилось то, что он проделал бы с ними в ответ. С использованием, скажем, длинного ножа. Конечно, если бы они сохранили способность воспринимать действительность.

Хэйтаро (или Сэйтаро? Он никогда их не различал) в последний раз вогнал член между тощих ягодиц мальчишки и удовлетворенно застонал.

- Так нечестно! - проворчал второй и энергичнее заработал бедрами. Мальчишка задергался, сдавленно захрипел. - Соси, сука, кому говорят!

- А ну кончайте, - негромко сказал Кинтаро.

От неожиданности братья отпрыгнули от своей жертвы. Кинтаро ожидал, что мальчишка тут же бросится бежать, но он только натянул штаны, всхлипывая еле слышно, и забился в угол.

- Я так вижу, местные обычаи сильно поменялись, с тех пор как я тут был в последний раз, - Кинтаро дружелюбно улыбнулся. - Гомосеком быть уже типа не зазорно?

Братья слегка смутились под его испытующим взглядом. Хэйтаро, старший (он решил, что раз выше, значит старше) ответил нагловатой ухмылкой, стараясь спрятать свою нервозность:

- Да ладно тебе, сам-то... Со своим-то не в бирюльки играешь, поди.

- А мой не ревет, когда я его трахаю.

- Может, он у тебя холодный, - подмигнул Сэйтаро, застегивая ширинку. - Брат, махнемся не глядя? Мы тебе своего пацана, а ты нам своего.

- Мой пацан не про вас. Валите отсюда, - ровным тоном сказал Кинтаро.

Братья молча сопели, меряя Кинтаро взглядом. Все, что они думали, без труда читалось у них на лице. Их, конечно, двое, ростом и силой не обделены, спасибо отцу, но Кинтаро выше, мускулы у него на плечах и груди так и бугрятся... а в сапоге наверняка нож, а за душой до черта подлых степных приемов и боевой опыт, не сравнить с деревенскими пьяными драками...

Хэйтаро пробурчал:

- Зря ты так, брат.

Но благоразумие победило. Они засунули руки в карманы и независимо прошагали мимо Кинтаро, делая вид, что сами по себе решили свалить отсюда, а вовсе не из-за того, что он сказал.

Кинтаро повернулся к мальчишке и спросил резко:

- А ты чего ждешь?

Тот вздрогнул, шмыгнул носом и пробурчал, не поднимая головы:

- Только туда не надо, - кивнул в сторону ясель. - Я на коленки встану, можно?

- Что?

- Не надо туда, больно, - и задрал рубашонку для пояснения.

Онемев, Кинтаро смотрел на огромный лиловый синяк поперек впалого мальчишеского живота. Его что, каждый день тут нагибают?

Стало как-то не по себе. Само собой, родись пацан в степи, над ним еще не так бы изгалялись... и не по двое, а по десятеро... но вот так, в мирном Илмаэре, где мужскую любовь считают грязным извращением? "Да почему ты не послал их подальше, парень?" - хотелось ему спросить. Мальчишка стоял перед ним, низко опустив голову, комкая в руках подол рубашки. Уши его пылали. Похоже, думает, что придется обслужить еще и Кинтаро. Черт возьми, почему он позволяет с собой такое вытворять?

И какой-то на диво трезвый и серьезный голос из глубины сознания подсказал: а куда ему идти? Наверняка сирота, ни работы, ни дома... здесь-то хоть кормят...

Раньше Кинтаро считал: не можешь себя защитить - сам виноват. Нормальная степная философия. Но вот перед ним парнишка, который не способен о себе позаботиться. Разве он не имеет права на защиту? Разве он такое заслужил?

Кинтаро взял мальчика за плечо и потащил за собой, недалеко, до одного из стойл, где оставил соловую лошадку, на которой они привезли припасы и запасное оружие. Все равно с ней нельзя идти в горы, слишком пугливая.

- Бери, она твоя, - коротко сказал он.

Мальчишка вскинул удивленные глаза.

- Ты что, не понял? Бери лошадь и сваливай отсюда куда подальше.

Тот снова поник головой.

- Куда я поеду зимой? - прошептал тихо.

- Езжай в монастырь Гилленхал, до него дня два пути. С лошадью тебя туда примут. Читать-писать научишься, не придется больше спину гнуть и хрен сосать у первого встречного. На вот, - Кинтаро снял наброшенную на плечи куртку, кинул мальчишке. Достал из кармана горсть медяков, сунул в ладонь. Мальчишка посмотрел на него ошалело, и тут лицо его стало испуганным - он увидел того, кто вошел в конюшню.

- С чего это ты моим батраком распоряжаешься? - раздался голос отца.

- Он у тебя больше не работает, - отрезал Кинтаро. Не сдержавшись, добавил: - На хрен такую работу! - и только тогда повернулся.

Китсунэ-Степняк усмехался, глядя на сына, ставшего мужчиной.

- Да пусть едет, куда хочет, - добродушно сказал он. - Нам с тобой поговорить надо, - и уже другим тоном, обращаясь к мальчишке: - Что стоишь? Пошел, ну! Пока я не передумал!

Дрожащими руками тот надел на соловую уздечку, вывел из конюшни, ловко вскочил прямо на круп, без седла - мальчишки в Илмаэре учились ездить верхом раньше, чем ходить - и под ленивое гавканье собак исчез в снежной ночи. Кинтаро надеялся, что навсегда.

Отец оперся плечом о столб, подпирающий крышу, неторопливо раскурил трубку.

- Потянуло на благотворительность? С чего бы? - спросил он, выпуская кольца дыма.

- Пусть эти болваны себе другую игрушку ищут.

- Я думал, ты закалился у эссанти.

- Степным обычаям место в степи, - отрезал Кинтаро и не удержался от шпильки: - Таких заморышей трахать - себя не уважать.

- Не всякому везет, как тебе, - невозмутимо отозвался отец. - Где такого ладного парнишку отхватил?

- В бою взял.

- И что ж, он с тобой теперь повсюду ездит?

- Ага, ни на шаг не отходит. Втрескался, знаешь ли, по уши, - с удовольствием сказал Кинтаро, зная, что эльф слышит каждое слово.

- Порода, как-никак. На моих мальчиков все бабы округи вешаются, - глаза отца сверкнули озорным юным блеском, и на мгновение Кинтаро увидел в его лице черты того молодого воина, которого в племени называли не иначе, как Китсунэ-Красавчик.

- Судя по всему, бабы их не особенно интересуют, - вырвалось у него.

- Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Я вот нисколько не удивился, когда гилленхальский настоятель прислал письмо твоей матери. Не думал, правда, что когда-нибудь еще тебя увижу. И как там теперь?

Отец смотрел на него странным взглядом, от которого смутное беспокойство Кинтаро только усиливалось.

Он понять не мог, что с ним происходит. Почему он чувствует себя перед этим человеком безоружным и голым? То ли глубоко въевшееся илмаэрское почитание родителей... то ли волнение от встречи... а может, это волнение другого рода? Нет, успокоил он себя. Может, когда-то Китсунэ и был красавчиком, но с тех пор он прибавил сорок лет и столько же фунтов.

- Так же, как и при тебе, наверное, - пожал он плечами. - Большую войну я не застал, был тогда в аюри. Зато ходил с северянами на Таргая.

- Твой атаринк мне знаком. Откуда он?

- Тэнмару подарил.

- Значит, вы вроде как близко сошлись? - отец многозначительно приподнял бровь, и Кинтаро почувствовал раздражение.

- Типа того. Понятно теперь, почему ты от него сбежал, с его-то инструментом.

Китсунэ-Степняк усмехнулся, ничуть не смутившись.

- Ты стал хорошим воином, Кинтаро. Сильная рука, острый язык. Пари держу, ты хорош не только в бою, а?

"К чему это он клонит?" - удивился про себя Кинтаро. Что ж, через минуту стало ясно, к чему. Китсунэ придвинулся ближе и бесцеремонно потрепал его по плечу. Ладонь его соскользнула и прошлась по груди Кинтаро откровенно ласкающим движением.

Вот тогда Кинтаро озарило, и головоломка сложилась. Сколько было Ахтаро, когда отец стал брать его с собой пасти скот, лет двенадцать? Степные обычаи, ага. Персональный вариант аюри, где Китсунэ - единственный наставник. И три симпатичных скуластых мальчика. Циновка на лугу под звездным небом, наскоро сложенный пастушеский шалаш, темный чулан, конюшня - и здоровый степняк, подминающий под себя гибкое юное тело. Черт, да они бы не смогли сопротивляться, даже если бы посмели! Он им напел про путь воина, про свой опыт или про почтение к желаниям родителей? Или просто нажрался, как свинья, и изнасиловал, зажимая ладонью рот? Он представил себе, как братья лежат у костра, кусая губы, и прислушиваются, как одного из них в шалаше пялит отец. Может быть, молятся Единому богу, чтобы он удовлетворился и не взялся на следующего. Чтобы выбрал не тебя. Чтобы позволил отсосать, если выберет. Чтобы кто-нибудь кастрировал этого похотливого козла. Или им нравилось? Такое жаркое, стыдное, тайное удовольствие, смешанное с болью и гордостью. Они же всегда восхищались отцом. Подставить ему задницу - они могли и за честь это считать...

Китабаяши тазар, и перед этим человеком он когда-то трепетал!

- Вот, значит, как вы развлекались на летних пастбищах, - сказал он холодно, отстраняясь. - А я-то переживал, что меня туда не берут. Нарожал себе любовничков...

- Твои братья не жаловались, - Китсунэ разглядывал Кинтаро, не скрывая уже своего интереса.

- То-то Ахтаро сбежал, пошел примаком в чужую семью. Видать, крепко ты его заебал. А сестрицу случаем не ты обрюхатил?

- Чтоб ты знал, сестрица твоя путалась с тем батраком, которого ты отпустил. Лишил меня, можно сказать, будущего зятя.

- Хорош будущий зять, которого ебут все, кому не лень. Небось, и сам приложился разочек. Ты как, всех успел поиметь в этом доме, или хоть собачек в покое оставил?

- Тебе какое дело? Твоим братьям до тебя далеко. Я давно не ложился с воином, - рука его двинулась к паху Кинтаро, и Кинтаро перехватил ее за запястье.

- Отвали, Китсунэ, - сказал он на оман эссанти.

- Брось, не ломайся, - усмехнулся тот, тоже переходя на язык воинов, который звучал в его устах как неродной. Должно быть, он не говорил на нем лет тридцать? - Я старше и опытнее. И не таких обламывал. Я в походы ходил, когда тебя на свете не было.

- Скажи еще, что ты мой отец, - съехидничал Кинтаро. "Отец" пришлось сказать на всеобщем, в оман эссанти вообще не было такого слова.

- Я воин эссанти, и ты тоже. Воин ложится только с воином, это закон степей. Разве ты не усвоил его в племени?

- Ты уже давно не воин. Отожрался, жиром заплыл, и за меч последний раз брался лет сто назад. Я с таким, как ты, не лягу, и на хэнто не выйду.

- Боишься, щенок, что я тебе резьбу сворочу? Будешь послушным, получишь его со смазкой.

- Захочу, чтобы меня выебли, получше найду.

Китсунэ прищурился, смерил его взглядом и сказал, с видимым облегчением переходя на всеобщий:

- Лошади-то нужны? Посговорчивей надо быть.

- Я тебе за них золотом заплачу. А не хочешь, так я у кого другого куплю, делов-то.

- А другого тут на сто миль вокруг нету.

Кинтаро почувствовал, что начинает заводиться от злости. Он вдохнул и выдохнул через расширившиеся ноздри, стараясь успокоиться, сдержать просыпающегося зверя.

- Торгаш ты, а не воин, - сказал он хрипло. - Отвали, я не продаюсь.

- Тогда и лошади мои не продаются.

Китсунэ ухмыльнулся нагло, но в следующий момент ухмылка сбежала с его лица. Он побледнел и отступил на шаг. Лошади в соседних стойлах испуганно заржали, заметались. Во взгляде молодого эссанти была смерть, а жуткий оскал не походил на человеческий. Ярость кровавой пеленой застилала ему глаза. Кинтаро сжал кулаки, чтобы не вцепиться в горло стоящему перед ним человеку. Сделай тот хоть одно угрожающее движение, и его ничто бы не спасло.

Было еще кое-что, что удержало Кинтаро на грани - обострившийся слух донес до него шум борьбы в той стороне, где он оставил эльфа.

Он прорычал, с трудом справляясь со сведенными от ярости голосовыми связками:

- Ты не можешь взять то, что хочешь, силой. А я могу. Тогда здесь останутся только трупы. Поразмысли над этим, Китсунэ-Степняк.

И прошел мимо, безуспешно стараясь разжать побелевшие пальцы.

Возле лестницы на сеновал он увидел примерно то, что и ожидал. Шипя от боли, один из братьев валялся на полу, держась за ногу. Второй, согнувшись вдвое, вообще не мог издать ни единого звука. У лестницы стоял Итильдин, собранный и бесстрастный, распущенные волосы обрамляют лицо, рубашка, лишившаяся пары пуговиц, распахнута... бледно-розовые губки приоткрыты, ноздри трепещут... Кинтаро невольно им залюбовался. У боевой ярости было два выхода - убийство или секс, и сейчас эссанти явственно склонялся ко второму.

- Он у тебя какой-то шальной, - простонал Хэйтаро, пытаясь подняться. Похоже на то, что Итильдин просто спустил его с сеновала самым прямым путем. - Точно холодный, и тебе, небось, не дает.

Кинтаро не стал ему отвечать. С хищной улыбкой он скользнул к Итильдину. Если чертов эльф начнет артачиться, он ему такое устроит...

Не начал. Напротив, когда Кинтаро стиснул его в объятиях, эльф положил ему руки на плечи, откинул голову, подставляя губы под жадный степной поцелуй - и застонал страстно прямо в рот своему любовнику. Ох, он прямо-таки наслаждался этим спектаклем. Холодный, говорите? Кинтаро, рыча, облапал его за ягодицы, почти поднимая в воздух, а потом оттолкнул к лестнице. Поняв намек, тот мигом поднялся наверх. Братья проводили потрясенным взглядом ладную задницу, подчеркнутую штанами в обтяжку.

Кинтаро повернулся к ним, скалясь.

- Мой пацан не про вас. Овец трахайте. Или друг друга.

Наверное, что-то не так было с его лицом, потому что они без единого слова ретировались, стараясь не поворачиваться спиной.

Одним махом Кинтаро взлетел на сеновал и навалился на эльфа, целуя куда придется, тиская податливое хрупкое тело, а эльф льнул к нему покорно и нежно, не делая ни малейшей попытки к сопротивлению. Как же было сладко впиваться в сиреневые губы, послушно раскрывающиеся навстречу, кусать их, пить стоны и вздохи, ощущать трепет узких бедер и биение сердца под ладонью... Задыхаясь, он приказал ему раздеться, и эльф шепнул с улыбкой:

- Слушаюсь, мой господин.

Его откровенное притворство было бы смешным, если бы так не возбуждало. Кинтаро с наслаждением вбил себя в тугую плоть, прижал эльфа к тюфячку и отодрал, как последнюю шлюху.

- Шевели задницей, овечка... а то придушу, - рычал он, припав губами к острому ушку, залезая в него языком в такт каждому толчку. Эльф кусал пальцы и двигал задницей навстречу, надеваясь на член Кинтаро, как будто то же пламенное желание сжигало и его... ну, если нет, то притворялся он мастерски. Кончив один раз, Кинтаро перевернул его на живот и по новой втиснулся в мокрую дырочку между молочно-белых ягодиц.

- Аххх... Кинтаро... - с наслаждением всхлипнул эльф, и слаще музыки Кинтаро в жизни не слышал.

- Нравится, сучка? Нравится? - хрипел он, чувствуя приближение оргазма.

И вздох снизу, и рука, закинутая назад, на его бедро, притягивающая ближе:

- Дааа... Еще...

Ярость ушла вместе с выплеснувшимся семенем, оставив Кинтаро в сонной истоме. Обняв эльфа за талию, он прижал его к себе, зарылся лицом в блестящие волосы, слабо пахнущие травой, цветами, лесной тишиной... Хорошо, что темно и ни черта не видно... наверняка у куколки распухли губы, плечи искусаны, вся шея в засосах, а бедра в синяках... но к утру все пройдет бесследно, он же эльф, так что извиняться, черт возьми, необязательно. Если можно простить, он прощает и так, этот серебряный остроухий бог с глазами, полными тайн, и совершенным бессмертным телом. Такой чужой - и все-таки близкий, бесстрастный и пылкий одновременно, с прохладной кожей и горячим щедрым сердцем.

- В седло-то завтра сядешь, или как? - спросил Кинтаро с грубоватой нежностью.

- Раньше надо было думать, - Итильдин тихонько фыркнул. - Может, стоило употребить кого-то из твоих ретивых братцев? У них явно переизбыток гормонов.

Кинтаро передернуло. Он был в курсе, что Древние весьма вольно трактуют инцест, но его от таких шуточек коробило.

- Этих-то лоботрясов деревенских? Буэээ.

- Для степняка у тебя слишком утонченные вкусы, - эльф улыбался, это было слышно по голосу.

- А ты по меркам Древних извращенец и законченная овечка. Ебешься с двумя мужиками, - пробормотал Кинтаро, засыпая. Он любил оставлять за собой последнее слово, особенно матерное.

- В данный момент - только с одним, - вздохнул Итильдин, но степняк уже спал.

Утром о ночных приключениях никто не вспомнил, будто ничего и не было. Отец и братья вели себя, как обычно. Ну разве что слегка шарахались от Кинтаро - примерно так же, как безымянный мальчишка-батрак накануне шарахался от них. При этой мысли Кинтаро едва не заржал.

Они купили лучших лошадей, припасы, теплую одежду и в полдень оставили за собой дом Китсунэ-Степняка и Неречу. Вдалеке возвышались снежные громады хребтов Хаэлгиры, прорезанные зубастой щелью перевала Оронг. Ощетинившись скалами и ледниками, вздыбившись горными кручами, перевал ждал их.

March 15 - May 6, 2004 © Tiamat